Журнал «Вокруг Света» №08 за 1994 год

— Да, — согласился было Гордон, — это не по моему профилю.

— Как не по профилю? — возмутился человек, набиравший экспедицию. — Вы же на своей подводной лодке были старшим помощником! Вам же все время приходилось иметь дело с погодой, измерять температуру, скорость ветра, записывать сведения о погоде в судовой журнал. И к тому же вы физик. Что еще надо? Мы вас отправим на две недели на краткосрочные курсы, и вы будете прекрасным полярным метеорологом. Экспедиция длинная, два года, вы всему успеете научиться, и хватит времени, чтобы как следует поработать.

Так Гордон стал метеорологом первой послевоенной, ставшей знаменитой экспедиции. Неудивительно, что он приложил свои физические знания к исследованию ледников и одна из самых первых его работ была посвящена изучению температурного состояния некоторых антарктических и гренландских ледников. Эта работа открыла для изучающих крупные ледники Земли так много, что стала классикой, на которую до сих пор ссылаются многие.

Я начал изучать ледники почти на десять лет позже Гордона, и багаж, который принес с собой из ракетной техники, был другим. Я занимался там процессами возможного плавления поверхности головной части ракет или метеоритов, обтекаемых горячими потоками воздуха при вхождении с огромными скоростями в плотные слои атмосферы.

После года работы и жизни на шестом континенте я тоже написал статью о температурном состоянии антарктического ледника, только в отличие от Гордона обратил главное внимание на центральную часть антарктического ледникового покрова, где толщина льда достигает трех-четырех километров.

Исследование Антарктиды, путешествия, новые неожиданные открытия так захватили меня, что я бросил свою ракетную технику и перешел работать в гляциологию.

Конечно же, почти с самого начала моей работы в гляциологии узнал я имя Гордона, а потом и Гордон узнал мое и поддержал мою работу. Еще через годы мы встретились и стали друзьями.

Уже будучи директором Полярного института, Гордон в начале семидесятых пригласил меня на несколько месяцев в свой Кембридж — принять участие в совместной с другими учеными «мозговой атаке» проблемы, связанной с изучением теплового режима антарктического и гренландского ледниковых покровов. Красочные письма и проспекты стали приходить ко мне из Англии один за другим. Все было предусмотрено, и я наивно хвастался перед своими коллегами тем, что буду жить в одном из колледжей Кембриджа — слово-то какое — и называл непонятное для всех, включая меня, название — Клер-Холл. Я знал уже комнату, в которой буду жить, и день, когда приеду в Кембридж. Не знал я тогда того, что за два дня до отлета, когда приду в Управление внешних сношений Академии наук получать заграничный паспорт, мне скажут:

— Забудьте о вашей поездке и пошлите в Кембридж телеграмму, что не приедете. В обозримом будущем у вас она не состоится.

Так я никогда и не узнал, кто, почему не пустил меня, и я не посетил ни Англии, ни Кембриджа, хотя и побывал потом во многих других странах. Пробовал поехать в Англию много раз. Но каждый раз кто-то невидимый отстранял меня, и я перестал пытаться.

Но времена все-таки менялись...

И вот сижу я на годичном собрании Академии наук, слушаю выступления ее президента и других членов президиума, слышу, что кто-то из них сообщает о том, что Королевское общество в Лондоне (английский эквивалент Российской Академии наук) в память о своем знаменитом члене и русском академике Петре Леонидовиче Капице учредило «Стипендии Капицы», которые будут ежегодно присуждаться российским ученым, чтобы они могли работать в научных учреждениях Англии.

— Стипендии могут присуждаться представителям любой специальности, которые пройдут по конкурсу в Королевском обществе, — услышал я.

Все вдруг всколыхнулось во мне. Старая боль и обида, что я не поработал с моим самым близким в мире, можно сказать, единственным научным коллегой-братом, сменилась вдруг мыслью: «А что, если попробовать получить эту стипендию?» Тогда можно было бы не только поработать в Полярном институте Скотта, но и встретиться с коллегами Капицы, побывать в Кавендишской лаборатории, где работал Капица, впитать воздух того города, в котором он провел 12 таких плодотворных лет и стал знаменитым. Я был уверен, что эта поездка поставила бы мои знания о Капице на совершенно другой уровень.

И именно эти, не связанные с изучением полярных стран мысли укрепили мое сердце до степени, когда я снова начал серьезно думать о возможности совместной работы с Гордоном Робином. Андрей Капица, сын Петра Леонидовича, который был первым из Российской Академии, кто получил эту стипендию, сказал, что все бумаги и представления должны быть сделаны не русской, а английской стороной. И я послал факс Гордону Робину. На мое удивление, Гордон прислал ответ почти немедленно.