Журнал «Вокруг Света» №10 за 1970 год

Все выскочили из зимовья, и сначала ничего нельзя было различить, но, вглядевшись, мы увидели, что лед подвигается сплошной массой, очень медленно, вдоль неподвижного осенца. Но скоро все остановилось: у Креста образовался затор. Ангара работала всю ночь и на следующий день пошла уже окончательно. Сначала лед шел сплошь, а потом отдельными большими льдинами. Они лезли на берег и громоздились друг на друга возле Креста, где река делает поворот. Так продолжалось с неделю, а потом поплыли плоские и тонкие льдины: Илим дождался своей очереди.

Теперь мы были отрезаны от деревни, а следовательно, от всего мира. Продукты у вас кончились, и те, кто был свободен от работы, с утра принимались ловить рыбу и лазить по тайге за рябчиками. Над рекой пролетали птицы: утки летели низко и быстро, а гуси медленно и очень высоко и перекликались гортанно и нежно. Они отдыхали на реке, а потом улетали в тайгу, к верховьям таежных речек. Однажды, когда уже темнело, мы видели, как над рекой летал одинокий гусь. В сумерках он виделся белым пятном на фоне черных окал и черным силуэтом — в светлом вечернем небе. На Сосновом острове кричали лебеди...

Ох, и вид был у нас, когда мы вышли встречать первый катер! Володя был в ватных штанах, надетых прямо на голое тело, и в майке. Вадим, буровой мастер, — в пижаме и болотных сапогах. Я — в плавках и зимней шапке. И все с ружьями. Мы смотрели, как Алеша-моторист подводит своего «Гидролога», и только он ткнулся в берег, мы дали залп. Начальник партии выпрыгнул, пожал нам руки.

— Привез вам деньги, — говорит.

Думал нас обрадовать. Алексей стал выкидывать на берег мешки, банки. Мука, масло, сгущенка... «Это другое дело», — сказал Володя. Начальник пошел к зимовью. На крыше у нас, как флюгер, болтались старые ватные штаны, но он не заметил.

Выдал нам зарплату за два месяца. Я посмотрел на свою пачку.

— У нас, — говорю, — здесь натуральное хозяйство. Всех рябчиков извели. Теперь снег сошел, ждем медведя.

Вадим стал спрашивать, как там жена. Жена его была тогда на другом берегу, в деревне, на последнем месяце. Я вышел, смотрю, Алеша обдирает наших ондатр, выворачивает их одну за другой, как перчатки. Смеется:

— Готовьте еще. Приеду.

Начальник вышел, прыгнул на нос. Катер стал отходить, течением его заносит на малом ходу. Тут он штаны и заметил.

— У вас все детство, — сказал он.

И Вадим:

— Эх ты, флибустьер несчастный! — А сам доволен: с Наташкой все в порядке...

А о чем мы только не говорили по вечерам, то и дело заваривая чай и лежа поверх спальников в зимовье с открытой дверью! В темноте мы не различали друг друга, виднелись только огоньки папирос, а из тайги ползли непрерывные шорохи и вздохи...

Местные называли нас экспедишниками, а мы их бурундуками, и было в этом взаимное непонимание на первых порах, когда мы только появились здесь, кочевали из деревни в деревню со своими рюкзаками и спальниками, бросая их на пол в первой попавшейся избе, и это был ночлег, а они противопоставляли этой суете и непостоянству свою размеренную жизнь, свои столетние, вплотную друг к другу избы, с окнами на два метра от земли, со ставнями, с воротами вровень с домом, с двухэтажными амбарами, свою фамилию, одну на всю деревню, свой говор, вынесенный триста лет назад откуда-нибудь из-под Архангельска человеком, от которого все и пошло здесь: и фамилия, и обычаи, и язык. Удивительный это был язык — казалось бы, русский, но говорили они быстро, с непривычными интонациями, повышая голос к концу фразы, вставляя то и дело незнакомые пока слова: «лони», «напрок», «заберег», «зажор», «осенец».

Но постепенно мы вошли в их жизнь, живя на квартирах, помогая, — принесешь старухе воды, наколешь дров, а с хозяином в тайгу — ставить петли на зайцев-ушканов, а весной за глухарями, а летом на сенокос... Постепенно и мы начали говорить «ну», и «тутоко», и «поведи леший» — сначала в шутку, конечно, но потом незаметно привыкли. И уже гуляли вместе на праздниках, пели их старинные, похожие на крик песни, и вместе шли в клуб, когда привозили кино. Входили и они в нашу жизнь: пекли нам хлеб и давали лошадей, и деревенские ребята работали у нас на буровых...

Но все эти подробности я полюбил потом, в воспоминании, а тогда просто жил ими, не замечая, не сознавая, как тебе повезло, что нашел такое место и такую работу, о которых будешь вспоминать всю жизнь. И уже прикидывал, куда поедешь, когда наступит лето — самое время для переездов. Потому что все это пришлось на твои восемнадцать лет, когда то, что с тобой происходит, воспринимаешь не как жизнь, а только предисловие к ней, настоящей жизни.