Журнал «Вокруг Света» №11 за 1977 год

Хотя железные и шоссейные дороги — собственность бразильского государства, автомобили и автобусы выпускаются иностранными компаниями, так что получается как в сказке —добрый отец обижает родную дочь в угоду злой мачехе. Впрочем, для трудящихся бразильцев оно и к лучшему: важнее комфорта им цена билета на автобус — она втрое выше, чем на поезд. В Сан-Луис я отправился самолетом. Однако дальше мне надо было не спеша пересечь глухой уголок Бразилии. И вот, чихая от пыли и подскакивая, мы двигаемся сквозь сплошные заросли пальмы бабасу. Невзирая на мучения, мои спутники сохраняют терпеливое спокойствие, как сохраняли его при посадке, хотя мешки резали плечо, места в вагонах не нумерованы и путь предстоял неблизкий. Это спокойствие не от покорности судьбе — карие глаза попутчиков полны блеска и жизни — оно рождено уважением к ближнему и обостренным чувством собственного достоинства.

...Пальмы бабасу провожали нас до темноты. Они отличаются от кокосовых большей прямизной и жесткостью ствола, поскольку ему не угрожают удары морских шквалов. Листья вроде птичьего пера, ими кроют крестьянские хижины, серые силуэты которых периодически проплывают мимо нас. Но главное в бабасу — орехи. Их ядра более чем наполовину состоят из масла. Бразилия занимает первое место в мире по производству масла-бабасу, а Мараньян — первое место в Бразилии. В Сан-Луисе мне показывали могучие механизмы для сокрушения скорлупы ореха, а теперь передо мной плантации.

Вагоны узкие, на скамейке помещаются лишь два человека. Рядом со мной сидит сеньор Патрисио. Он вошел на какой-то промежуточной остановке и едет, погруженный в свои мысли, поминутно то распуская без видимой цели узлы мешков, то снова затягивая их. Его бок все время в напряжении и почти не касается меня, несмотря на тряску, и на мои вопросы он отвечает почти беззвучными «да» или «нет», которые растворяются в адском грохоте колес.

«Вы крестьянин?» — «Да». — «Земля своя?» — «Нет». — «Арендуете?» — «Да». — «Исполу?» — «Нет. За четыре мешка из каждых десяти». — «А пятый?» — «Пятый отрабатываем на земле хозяина». — «Семья большая?» — «Восемь детей». — «Что сеете?» — «Рис». — «На жизнь хватает?» — «Нет».

Впервые Патрисио проявляет свое отношение к моей назойливости — он бросает на меня негодующий взгляд и снова вцепляется в узлы. Я говорю ему «спасибо» и даю передохнуть рассуждениями об особенностях выращивания суходольного риса. Большая часть бразильского риса растет без воды, как пшеница, и только поэтому его можно культивировать на засушливом Нордесте.

Патрисио невысок и худощав, как и едва ли не все в вагоне, да и вообще большинство жителей Северо-Востока. Их миниатюрность вызвана, надо полагать, хроническим недостатком витаминов в пище многих поколений. Некогда, стремясь уберечь свои сады и фермы от голодных рабов, плантаторы распространяли разные небылицы, вроде той, например, что сочетание манго с молоком будто бы ядовито. Я сам пробовал не раз эту смесь без каких-либо последствий, и, уж во всяком случае, она менее опасна, чем маниоковая мука с сахаром-сырцом — обычная диета местных бедняков, от которой к двадцати годам у них не остается передних зубов. Правда, не красота улыбки составляет их главную заботу, а мои попутчики не улыбались даже тогда, когда я нацеливал на них голубое око объектива. После новой серии «да» и «нет» я выяснил, что Патрисио едет в город в надежде заработать несколько дополнительных крузейро, так как остающихся ему мешков риса не хватает до нового урожая.

Потом я много раз встречал таких пилигримов. Пешком и на ослах, в одиночку и всей семьей, в кузовах грузовиков, прозванных «насестами для попугаев», они направляются по извечным маршрутам надежды — на юг, в большие промышленные города, на запад — в Амазонию, богатую лесом, землей и водой, или же просто ищут работу.

Борьба за землю

Далеко позади остались железные и другие рукотворные дороги. Чем больше углубляемся во внутренние районы штата Пернамбуку, тем суровее становится пейзаж, тем реже попадается человеческое жилье. Но проложенная неизвестно какими средствами транспорта колея упорно звала вперед и привела меня к дому Марии да Граса.

Мы разговариваем с ней под открытым небом, как будто под огромной чашей рефлектора, отражающей на нас со всех сторон огненные стрелы солнечных лучей. Нам вынесли табуретки из хижины — небеленой мазанки с земляным полом, внутреннее убранство которой не разглядеть из-за полумрака внутри ее. Можно догадаться все же, почему хозяева считают хижину неподходящей для приема гостей, да и сами они, видимо, собираясь вместе, помещаются в ней с трудом. Стены мазанки потрескались и по углам обкрошились, ее единственное окно лишено рамы и стекла, зато имеются настоящая дверь и крыша, крытая черепицей, слепленной соседом-гончаром и потемневшей от старости; но тем не менее черепицей, а не пальмовым листом, что говорит об известном достатке.