— Не тратьте зря слов, господин Муней, это мы знаем и без вас. Нас интересует другое — ваша шпионская работа...
Так продолжалось часа два: требование признания и полное отрицание всего. Наконец полицейский не выдержал. С перекосившимся от злобы лицом перегнулся через стол и по-боксерски без замаха сильно ударил задержанного в подбородок:
— Вот из-за таких, как ты, гибнут тысячи людей!
Разведчик вскочил, закричал:
— Вы не имеете права бить меня! Я буду жаловаться царю!
— Хоть самому господу богу! Только он тебе не поможет. Подумай до утра, потом продолжим нашу беседу...
Утром в кабинете следователя его ожидал неприятный сюрприз — очная ставка с Димо. На ней присутствовал начальник полиции безопасности Козаров. Разведчик же решил придерживаться прежней тактики. Когда Димо заявил, что передавал через англичанина разведывательную информацию для русских, Побережник отрицал это.
Начальник полиции был явно разочарован, так как, видимо, возлагал на очную ставку большие надежды. Держать под арестом зятя весьма влиятельного священника Панджарова значило идти на риск, тем более если тот действительно окажется невиновным. Поэтому прямо при Мунее Козаров приказал произвести повторный тщательный обыск на улице Кавала. «Проверьте в лупу каждую половицу! — раздраженно потребовал он от следователя.— Потребуется — разберите дом по кирпичику...»
Теперь Побережнику стало ясно, что послужило причиной ареста. Он сам никаких ошибок не совершил. Поскольку ни его настоящего имени, ни адреса провокатор не знал, полиция, скорее всего, нашла Мунея по словесному портрету, установила за ним наблюдение. Однако, убедившись, что никто из многочисленных знакомых англичанина не является его агентом, а следовательно, он — не резидент, стоящий во главе разведывательной сети, решили все же взять Мунея, даже не имея прямых доказательств, что зять Панджарова связан с русскими. Со стороны контрразведчиков это был вынужденный шаг, продиктованный большой, по их мнению, опасностью, которую представлял этот шпион-одиночка.
Через три дня, когда Побережника привели в знакомый кабинет, по сияющему виду следователя он сразу догадался, что случилось худшее.
— Вот видишь, мистер Муней, как мы умеем работать,— торжествующе сказал Георгиев, поднимая прикрывавшую стол газету: под ней лежал передатчик.— Если тебе дорога жизнь, советую прекратить бессмысленное запирательство...
Отрицать очевидное действительно не имело смысла. Оставалось одно — молчать.
В конце концов, терпение у следователя лопнуло. «Не хочешь по-хорошему, заставим по-плохому»,— пообещал он, нажимая кнопку звонка.
В кабинет ввалились два дюжих молодца. Ни о чем не спрашивая Георгиева, они подошли к арестованному, каждый наступил ему на ногу, и принялись избивать. Разведчик не издал ни единого стона. В паузах, когда следователь задавал вопросы, по-прежнему упорно молчал.
Совершенно обессиленного Побережника приволокли в камеру и швырнули на пол. Он долго лежал неподвижно, ожидая, пока немного утихнет боль. Бетон приятно холодил разбитое, опухшее лицо. «Славка пришла бы в ужас, если бы увидела сейчас своего Сашу,— почему-то подумалось ему.— Бедная Славка, она теперь осталась одна...»
Делом советского разведчика заинтересовались гестапо, СД и доктор Делиус, личный представитель начальника абвера адмирала Канариса. Они потребовали передать англичанина им, гарантируя «положительный результат», однако болгарские контрразведчики не соглашались.
Впоследствии Побережник узнал, что фактически его спасли родственники Славки, в первую очередь ее дед, использовавший свои связи. А ее матери, Петранке Петровой, даже удалось добиться свидания, во время которого она рассказала, что ее и Славку тоже арестовали, подозревая в «содействии государственному преступнику». Но быстро выпустили за отсутствием улик, установив, что они знают Альфреда Мунея только как приехавшего из Америки туриста, англичанина по национальности, и не имеют никакого понятия о его секретах. Их показания свелись к тому, что их родственник умел чинить часы, мог работать электромонтером, а одно время даже был совладельцем мелкого транспортного предприятия. Под конец свидания Петранка шепнула: «Дед Тодор благодарит тебя за то, что помогал русским братушкам».
Изредка в камеру наведывались тюремщики, но били скорее по привычке. Неожиданно их визиты и допросы прекратились. Об арестованном словно забыли. Началась мучительная, пытка неизвестностью.
...Однажды в Испании, сбившись с дороги, они чудом проскочили по захваченному франкистами мосту. Тогда Пабло Фриц сказал: «Хуже смерти лишь плен. Если у тебя остался последний патрон, считай, что святая Мария сделала подарок. А если она отвернулась, сумей умереть достойно, по-солдатски, стиснув зубы и не проронив ни звука».
Фриц прав. Но разведчик не просто солдат, а смерть для него далеко не всегда единственный достойный выход.
И Центр в крайнем случае рекомендовал использовать вариант «Но пасаран» — так условно назвал перевербовку наставник.