Журнал «Вокруг Света» №12 за 1971 год

— Дрейф льда говорит за такой вариант.

— Нильс Стриндберг, — я приподнялся, — как ты считаешь? Земля Франца-Иосифа или Семь островов?

Стриндберг уже забрался в спальный мешок.

— Семь островов, — сонно вымолвил он. — Семь — счастливое число.

4 сентября, суббота. Я проснулся утром от боли в ногах, осторожно растолкал Андре, и мы дружной песней разбудили Стриндберга: в этот день ему исполнилось двадцать пять лет.

Я отсалютовал из винтовки. Андре вручил Стриндбергу два письма: одно от его невесты Анны Шарлье, другое от родителей. Я отыскал письмецо великого Сванте Аррениуса, оно так долго пролежало в моем заднем кармане, что с трудом удалось извлечь его из конверта.

В этот день мы прошли немного. Уже через два часа Стриндберг провалился вместе с санями в воду после неосмотрительной попытки пересечь разводье, затянутое свежим льдом. Я поставил палатку, пока Андре выручал Стриндберга и его сани с грузом.

Стриндберг был почти без сознания от холода, когда мы втащили его в палатку.

— Ты слишком часто попадаешь в воду, — сказал Андре. — Тебе следует быть поосторожнее.

— Ты снова начал надеяться? — спросил Стриндберг.

Тяжелая, напряженная неделя.

Ветер все время менял направление и дул сильней и сильней. Температура колебалась от минус одного до минус семи градусов. Было видно невооруженным глазом, как движется лед. Прямо у нас по ходу появлялись или смыкались пятидесятиметровые трещины.

Кратковременные сильные снегопады. Еще более кратковременные холодные моросящие дожди.

Андре жаловался на запоры; странно, до сих пор нас упорно преследовал понос.

Я подстрелил несколько чаек, пять штук двумя патронами. На вкус неплохо, да только маловато в них мяса.

Запас медвежатины был на исходе.

Меня мучила левая нога, на стопе появились два гнойника.

— Я-то знаю, что это такое, — сказал Стриндберг. — У меня тоже был нарыв.

— Боль нельзя измерить, — возразил я. — У тебя был один нарыв, у меня их два. Смешно полагать, что два нарыва вдвое больнее одного. Может быть, мои нарывы в пять раз больнее твоего. А еще у тебя не было таких судорог, как у меня. Нет, — повторил я, — страдания и боль нельзя измерить.

Стопа распухла, и башмак сильно жал. Я не мог как следует упереться в лед ногой и не справлялся в одиночку с санями.

Андре и Стриндберг уходили на несколько сот метров вперед, потом возвращались и тянули мои сани. Я только подталкивал сзади, на большее меня не хватало.

Вся левая нога болела. Наше продвижение осложнялось тем, что у Стриндберга тоже ныла нога. Изменив курс, мы теперь шли на вест-зюйд-вест. Дневные переходы становились все короче.

Ночи прибывали. Когда рассеивался туман и редели облака, можно было различить на небе первые звезды.

Из-за бурана и мороза двое суток пришлось отсиживаться.

Поясню: под словом «отсиживаться» я разумею, что мы сидели в палатке, дрейфуя вместе со льдами.

Температура держалась около минус восьми градусов, скорость ветра колебалась от десяти до четырнадцати метров.

Минус восемь по Цельсию — не так уж много. Но ветер!..

— Запиши в свой научный журнал, — сказал я Андре. — Мокрый носок замерз меньше, чем за тридцать секунд.

Мы отсиживались в палатке. Ветер трепал полотнище, лед рокотал и гудел от сжатия.

12 сентября к полудню прояснилось настолько, что нам со Стриндбергом удалось определить место.

— Крепкий норд-ост, — сказал я Андре. — То, что надо, верно? Нас несет на юг, почти прямо на Семь островов, так ведь? Откуда у тебя такое доверие к ветрам? Ты знаешь, где мы находимся?

— Хотел бы узнать, — ответил Андре. — Только без пустой болтовни.

— Ну так вот, мы находимся километрах в десяти восточнее и несколько севернее точки, в которой были десять дней назад. Развили неплохую скорость. Идем бейдевинд, курсом на Северный полюс. Похоже, дрейфующий лед лучше приводится к ветру, чем твой бесподобный шар. Жалко, что мы расстались с полярным буем. Он мог бы нам пригодиться через несколько дней.

— Я замечаю у тебя признаки неуравновешенности.

— Ничего подобного. Я плечистый добродушный богатырь. Записано черным по белому. Смотри лондонскую «Дейли ньюс». Я вполне уравновешен. Устал — да, но насчет неуравновешенности это ты зря. Я много размышлял. Хотелось бы кое о чем с тобой поговорить. Но могу воздержаться, если тебе не хочется.

— Болтай на здоровье, — ответил он. — Давай болтай.

Он выбрался из спального мешка и лег поверх него, закутавшись в одеяло Лембке.

— Чертовски жарко, — сказал он.

— Ничего подобного, — возразил я. — Здесь очень даже прохладно. Просто у тебя жар.

В палатке царил полумрак, хотя было около часа дня. Брезент изнутри и снаружи покрылся ледяной: коркой. Я отыскал свечу и зажег ее.

— У меня осталось еще четыре свечи. Жаль, что не сорок и не сто. Одной свечи достаточно, чтобы в палатке было светло и даже тепло, если снаружи завалить палатку снегом. Но в наших запасах нет свечей, Андре. Я положил шесть штук в свои личные вещи, чувствовал, что они нам пригодятся. Почему в твоем списке не значатся свечи?

— Приходится выбирать, — ответил Андре. — Взвешивать все «за» и «против», исключать многое, что кажется необходимым.