Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год

По этому случаю я облачаюсь в местные, достаточно длинные, бежевые шорты и в какую-нибудь из двух футболок, прибывших со мной из Москвы. В этом виде не стыдно совершать вылазки по соседству: вон китайцы и китаянки почем зря разгуливают в трусах и футболках навыпуск — и ничего. Не забыть бы ключи, а то опять придется просить каких-нибудь индонезийских парней-строителей из бараков, что тут же, под боком, взбираться ко мне на балкон и отпирать защелкнувшуюся хитрую дверь. Но ключи в кармане, и я независимо сбегаю по лестнице и оказываюсь в «зеленом дворике», что между моим корпусом и корпусом Джи-4. Глазея то налево, то направо, я впитываю в себя благополучные живые картины семейной жизни в окнах первых этажей. Но вот уже и огибающий наш квартал чисто вылизанный асфальтовый проезд, за ним неглубокий ров с насыпными, выложенными дерном берегами, а через ров — мостик. Пустырь за мостиком, пересеченный ажурными вышками высоковольтной линии, относится уже к иному миру, в который я сейчас окунусь.

В Панданусовом кампунге днем с огнем не найдешь уже взъерошенных влаголюбивых панданусов с их узкими колючими листьями и опорными корнями-подставками. Сто с лишним лет назад, когда в эти места пришли первые китайские старатели, кругом простирался непролазный болотистый лес и панданусов здесь было — не счесть. С тех пор оказались исчерпаны близлежащие месторождения олова и на месте одного из них появился Панданусовый кампунг, где лишь случайные не засыпанные еще остатки прудов напоминают об оловянных копях долины реки Келанг, давших начало Куала-Лумпуру.

Смутно белеет усыпанная гравием дорожка, ведущая меня мимо темных дощатых домиков кампунга. Разумеется, это уже не традиционные малайские свайные дома, крытые пальмовыми листьями, — таких почти не осталось и в малайской глубинке. И все же некоторые из них стоят на низеньких бетонных столбиках, на веранду еще ведет иногда приставная лесенка в три ступеньки, а окна забраны не стеклами, а опущенными жалюзи или занавесками, скрывающими уединенную семейную жизнь малайцев. Сидят уже по домам детишки, которые весело кричали при моем появлении в дневное время: «Орангпутих!» («Белый человек!») Где-то невдалеке спевка — индонезийские рабочие, во множестве снимающие у местных малайцев комнаты, поют какую-то знакомую мне еще со студенческих лет песню. И вот уже впереди сияет голубая реклама магазина швейных машин «Зингер», что на другой стороне оживленной еще в этот час улицы Панданусов. Остается завернуть за угол и юркнуть под гостеприимный кров моего главного кормильца и задушевного друга Эдди Валуйо.

Эдди — тоже индонезиец, но только обженившийся в Малайзии и получивший местный вид на жительство. У себя на Яве он не был уже много лет, хотя говорит о ней со слезою в голосе, поддерживает по мере сил оставшуюся там родню и не оставляет заботами приезжающих на заработки земляков. Какая уж там Ява — хозяину заведения приходится крутиться будь здоров.

Собственно говоря, по-малайски такая точка питания — а им в Малайзии несть числа — называется кедай, и русского эквивалента у этого понятия, пожалуй, нет. «Кафе» — это что-то, если угодно, более изысканное, «харчевня» звучит грубо и архаично, в названии «столовая» укоренилось нечто нарпитовское, «трактир» — но какой же это трактир, если по мусульманскому закону тут нельзя выпить даже пива. Устраивается кедай просто — хозяин дома, жертвуя гостиной и палисадничком, цементирует высвободившуюся площадь, устраивает над ней навес, оборудует сбоку кухоньку, сооружает нехитрую витринку и конторку, расставляет по мере своих возможностей энное количество столов и стульев, водружает в удобном месте телевизор — и кедай готов. Здесь вам в два счета приготовят на глубокой сковороде наси горенг — пикантный малайский плов, заимствованную из китайской кухни и такую же вкусную вермишель, а при желании и несколько иных, более или менее фирменных блюд, сварят кофе, подадут ледяной кока-колы или — держите меня! — натурального местного лимонада (на дне кружки вместе с кубиками льда лежит несколько рассеченных пополам маленьких цитрусов лимау мание, вкус и аромат которых — увы! — не поддаются описанию). Садитесь за свободный столик, ешьте, пейте, смотрите сколько влезет телевизор, если же вы торопитесь, добавьте, заказывая еду, магическое слово «бунгкус» («завернуть») и отправляйтесь без особой задержки домой с пластиковым пакетиком на указательном пальце, а в пакетике ваш ужин, завёрнутый в непромокаемую коричневую бумагу.

Но я уже сыт по горло своим дневным отшельничеством и сажусь за столик у самого тротуара, смакую поставленную передо мной трапезу, беседую о высоких материях с кем-нибудь из завсегдатаев, подсевших к шибко ученому клиенту, или — еще лучше — просто смотрю на пустеющее шоссе, проносящиеся мимо огни машин, редких пешеходов; смотрю и веря и не веря, что это меня, собственной персоной, занесло-таки в этот немыслимый край из моих же давно уже покрытых пылью книжек.

Путешествие на службу