Журнал «Вокруг Света» №12 за 2005 год (2783)

Кровавая Тридцатилетняя война подожгла центральную Европу еще в 1618 году, но Франция вступила в нее лишь в 1635-м. Тем не менее от вражеского оружия и голода в стране успело погибнуть столько народу, что прирост населения возобновился лишь через столетие… Гвардеец де Бержерак оказался в гуще бойни. И — сразу полез прямо под пули. В 1639 году при осаде Музона он был ранен навылет из мушкета. Еще через год под Аррасом неприятельский стрелок попал ему в шею, от этой травмы Сирано до конца жизни так вполне и не оправился. Кстати, в том же сражении крепко досталось и другому всем известному историческому персонажу — Шарлю де Батцу, графу д’Артаньяну. Кто знает, возможно, они лежали рядом в одной повозке, на которой выбывших из строя увозили в лазарет? Во всяком случае, французские романисты их встречу описывают, а у Ростана мушкетер д’Артаньян говорит своему новому знакомому:

«…А вы, ей-богу, мне по нраву.
Я хлопал что есть сил.
Дуэль была на славу.
И, что ни говори, язык у вас остер!»

Другой прототип пьесы «Сирано де Бержерак» был под Аррасом убит — Кристоф де Шампань, барон де Невильет действительно женился на родственнице носатого гвардейца Мадлене Робино, с которой списана Роксана.

А Сирано — лечился, надеясь остаться в гвардии, но, взвесив свои шансы, решил все же выйти в отставку. Он слишком хорошо понимал, что даже если вернется в строй, придется «просто» служить, а на продвижение по службе нельзя рассчитывать. Кому нужен изувеченный ветеран? А тут еще и неуживчивый нрав, и безденежье. Так, в 22 года военная карьера Сирано де Бержерака закончилась. Знакомые настоятельно «советовали» ему обзавестись высоким покровителем — обычный в ту эпоху способ преуспеть. Более того, вскоре после «сверхъестественного сражения» у Нельской башни галантное предложение дружбы и заступничества поступило — от маршала де Гасьона. Этот полководец, по словам Лебре, «с приязнью относившийся к людям отважным и умным, пожелал иметь подле себя господина де Бержерака…» Но молодой гордец с не меньшей галантностью отказался от «сделки». Он заявил, что может служить только Франции, но не вельможе, даже если тот достоин всяческого уважения. Свобода не продается и не сдается в аренду…

Теперь размышлять оставалось недолго. И он с легкостью поменял шпагу на перо. Началась карьера литератора и мыслителя Сирано, который, конечно, не забывал упражняться в фехтовании и даже брал уроки танцев.

Путь повесы

Казалось, для возмужавшего, но все еще очень молодого человека пришла наконец вольная пора. Во всяком случае, так хотелось думать многим. В веке XIX и позднее многие авторы живописали тогдашнюю разгульную жизнь нашего героя. Готье, открывший вместе с Дюма «этот сладостный» XVII век, в очерке «Сирано де Бержерак» (1834 год) утверждает, что он «предался всем увлечениям безрассудной и неугомонной молодежи того времени; он впал в распутство с пылом восемнадцатилетнего провинциала, который впервые оказался в Париже… Вино и женщины, эти пленительные, сулящие столько утех кумиры нашей юности, казалось, полностью завладели им после жизни, проведенной в строгости и воздержании». С другой стороны, все тот же верный Лебре скромно сообщает только, что «полная свобода делать все, что взбредет на ум, повела его по скользкому пути, на котором, смею сказать, я его остановил…» И добавляет, что «природа одарила Сирано не только редкостным умом, но и счастливой способностью управлять своими желаниями; посему вином он не злоупотреблял и, бывало, говорил, что невоздержанность притупляет ум и что со спиртным надо обращаться не менее осторожно, чем с мышьяком…» В отношениях с женщинами Бержераку, по словам Лебре, была свойственна «величайшая сдержанность… можно сказать, что он ни разу не преступил черту того почтения, которого вправе ждать от нас дамы…»

Впрочем, мог ли сказать иначе великодушный друг? Более чем вероятно, что в юности будущий персонаж Ростана был редким повесой. И пока судьба вела его по «скользкому пути», наверняка давал окружающим немало поводов для порицания — но это и естественно для провинциала в блистательном Париже. Напротив, уже то обстоятельство, что позже он поостыл и «образумился», можно считать свидетельством чистой души и сильной воли.