Журнал "Вокруг Света" №9 за 1997 год

Быть может, Герману Мелвиллу? Тому самому, из последних романтиков, который дал миру обессмертивший его имя роман-притчу о ките-убийце Моби Дике, живом воплощении злого рока? Это он, Мелвилл, в середине прошлого века бросил учительствовать в Штатах, когда ему было двадцать три года, и, посчитав себя вполне созревшим для дальних странствий, отправился на китобойце в Южные моря. А после бросил свой китобоец. И остался на Таити. Однако к тому времени земля благодатного острова уже была обильно полита кровью таитян и в меньшей степени — французов, решивших разрубить «полинезийский узел» одним махом: раз эта часть Полинезии ничья, значит, будет наша — туземцы, разумеется, не в счет. И на Таити, как и на других островах Общества, открытых, между прочим, великим Туте (Так таитяне окрестили Джеймса Кука, трижды посетившего архипелаг Общества и давшего ему это название.), Туамоту и Маркизах, уже реял триколор и витала тень вездесущего «железного адмирала» Армана Брюа, первого губернатора Владений Франции в Океании. Тогда-то разочарованный Мелвилл подался на Маркизские острова и попал прямо в руки к кровожадным канакам. Но, что удивительно, выжил. И первый показал всему миру без прикрас дикие нравы туземцев в своей повести «Омоо»...

А как насчет Роберта Луиса Стивенсона? Он прибыл на Таити с Гавайев позже Мелвилла. Но очень скоро покинул архипелаг Общества, который прежде считал единственно прекрасным в первозданности своей уголком на свете, которому, наивно полагал он, суждено быть таким вечно. Однако именно здесь, к прискорбию своему, Стивенсон понял, что если и есть рай вечный, то только на небесах, — земной же рай, который простирался вокруг, теряясь за горизонтом, уже был тронут тленом всюду проникающей цивилизации. Но Стивенсон не был бы самим собой, если бы впал в отчаяние. Всю жизнь он искал свой «остров сокровищ» — и в конце концов нашел его на далеком Самоанском архипелаге, где и оставил о себе память на века. И память эта — не просто надпись на могильном камне, установленном на самом высоком холме, что возвышается над Апиа, столицей острова Уполу, но и дорога, вернее, долгая крутая тропинка, ведущая к последнему пристанищу Туситалы (Рассказчик (самоан.) — такое прозвище дали самоанцы Стивенсону.), — самоанцы и сейчас называют ее «Тропою любящих сердец»...

Когда проведешь четыре месяца в море — в чистоте полного одиночества и наглядишься на звезды, невольно приходишь к мысли, что надо быть безумцем, чтобы после всего этого вернуться во Францию.

Бернар Муатесье

А может, здесь, на Таити, был счастлив Поль Гоген? Перед тем как покинуть Францию, он оставил одному из друзей письмо: «Скоро собираюсь отбыть на Таити — маленький островок в Океании. Там можно жить, не думая о деньгах. Там я смогу забыть все плохое, что было в прошлом, и умереть, — и о смерти моей здесь никто не узнает. Там я буду рисовать все, что мне захочется, не заботясь ни о славе, ни о мнении других...» Но и Гогену пришлось покинуть Таити, не получив от мира ничего, кроме унижений. Сам же он хотел покоя, но нашел его на Маркизских островах, вдали от любимого Таити. И нашел навсегда...

Или, может, судьба оказалась более благосклонной к Алену Жербо — «человеку-парусу»? (Так во Французской Полинезии называют мореплавателей-одиночек.) Это он, красавчик Жербо, «денди двадцатых», сдувал мутную пену с самых престижных салонов Парижа и будоражил своими эскападами высокое общество... А потом всю оставшуюся жизнь мчался вдогонку за солнцем — на яхте «Огненный крест». Он метался в одиночку от одного полинезийского архипелага к другому, жил чем Бог пошлет, снискав себе прозвище «Побирушка» даже у радушных полинезийцев... И вдруг унесся на запад. Однако Жербо так и не догнал солнце — смерть настигла его на далеком Тиморе.

Но кто действительно не был счастливцем, так это Жак Брель — непримиримый антиконформист шестидесятых, «рыцарь печального шансона», уходивший в парижский дождь в извечно сером плаще с поднятым воротником... Он объявился на Таити в середине семидесятых — инкогнито. И скоро — и так же тайно — ушел прочь на черном паруснике, зловещем символе его неизлечимого недуга. Ушел умирать на Хива-Оа — тишайший островок в Маркизском архипелаге. Там его и похоронили — рядом с Гогеном, в семьдесят восьмом... И каждый год, в день смерти единственно любимого «попаа-фарани», (так таитяне называют французов) на могилу к нему приходят туземцы с гитарами и укулеле (полинезийский струнный музыкальный инструмент). Они усыпают ее яркими благоухающими цветами и поют его исполненную непроходящей грусти «Не покидай меня» и песни свои, которые любил петь Жак Брель. Туземцы и поныне повторяют на свой лад одну из его последних фраз: «Мы любим тебя так же, как ты любил нас...»