Журнал «Вокруг Света» № 9 за 2005 год (2780)

Сразу за явлением образа Казанской Божьей Матери последовало множество чудес, но все они, конечно, «касались» христианского населения. Пришельцы из Московского государства полюбили почву, на которую пришли, но не «аборигенов» этой почвы: коренному населению волжского города еще долгие десятилетия под страхом смерти запрещалось входить в кремль. Селиться дозволялось только в удаленной Татарской слободе.

Повсюду вырастали церкви – сначала, для скорости, в основном деревянные, хотя уже сразу после штурма Иван IV заложил церковь Благовещения Пресвятой Богородицы. А в 1593-м его сын, богобоязненный Федоp Иоаннович, велел: «…pазpушить все мечети на казанской земле». И категорический этот указ лишь полтора столетия спустя отменила уже Екатерина, которая, объезжая умиротворенные после пугачевского бунта места своей державы, почла за благо проявить просвещенную веротерпимость. Так появилась в Казани первая соборная мечеть после «смутного времени по-татарски» – мечеть Марджани. С тех пор русские и потомки булгар не истребляли друг друга больше, а жили все больше по-соседски, прилаживаясь, и незаметно мирили крест с полумесяцем.

Свобода фантазии, или Бунтарский запал

Где в Казани никогда не бывает пусто, так это на «сковородке», в переводе с местного сленга – на длинной скамейке в той южной части Кремлевской улицы, где она полукругом обегает клумбу со статуей. Чугунный Володя Ульянов с толстой «барсеткой» в руке все еще спешит в Главный корпус Университета своего имени. А за ним, чтобы не преграждать дорогу, валяется на солнце, листает конспекты и обнимается жизнерадостная молодежь. В Казани, городе традиционно университетском, более двух десятков вузов и 150 тысяч студентов. Неудивительно, что лица в возрастном диапазоне от 16 до 25 лет определяют облик города. Владеют им. И человек, приехавший из Центральной России, сразу замечает некоторое своеобразие: они здесь несколько иные, чем на Воробьевых горах и у Двенадцати коллегий. Быстрее, резче, ярче одеты. Все-таки потомки свободных степняков…

В 1804 году Александр I подписал Указ об основании Императорского Казанского университета, и тот быстро превратился в ключевое образовательное учреждение всего Поволжья, уникальное место встречи – теперь уже не товаров и геополитических интересов, а культур. «Ежели России назначено, как провидел великий Петр, перенести Запад в Азию и ознакомить Европу с Востоком, то нет сомнения, что Казань – главный караван-сарай на пути идей европейских в Азию и характера азиатского в Европу», – прокомментировал это обстоятельство Герцен. Университет же как раз взял на себя основную функцию «перенесения» и «ознакомления». Его востоковедческое отделение (тогда называли – «Восточный разряд») слыло лучшим в России. Современники завидовали тому, что в Казани можно изучать язык и жить среди его носителей: тут действовали арабо-персидская, турецко-татарская, монгольская кафедры, а также – китайско-маньчжурской словесности, санскрита, армянского языка. Но вскоре высокая репутация «восточного направления» сослужила факультету дурную службу: Николай I в 1851 году приказал перевести его вместе с уникальной рукописно-книжной библиотекой и всем преподавательским составом в Санкт-Петербург. Так что, как видим, от насильственной утечки мозгов, пусть даже и внутрироссийской, видные провинциальные университеты страдали уже тогда, задолго до советских времен, когда все ценное реквизировалось в пользу государства.

Но несмотря на такое насилие, пульс казанской научной мысли не слабел. Вот, скажем, химия: во-первых, здесь зародилась единственная в своем роде (по продолжительности «царствования» и профессиональной продуктивности) династия академиков Арбузовых. Во-вторых, работали Зинин и Бутлеров – Менделеевы в органической области (второй из них, как нетрудно догадаться по фамилии, был отдаленным потомком того самого незадачливого подрывника-англичанина). Здесь, наконец, Клаус открыл новый элемент, прославивший Россию, – рутений.

Повезло и с теми областями науки, которые опережали свое время. «Центру» просто не приходило в голову ими интересоваться, и поэтому развилась, не покидая Казани, неевклидова геометрия Лобачевского (сам математик 20 лет ректорствовал в университете). Поэтому в силу смелости мышления, благодаря все тому же скрещиванию мировоззрений додумался до неаристотелевой логики профессор и поэт Николай Васильев. На улице Тельмана жил Велимир Хлебников. В скромном доме по улице Карла Маркса была впервые исполнена новаторская «Поэма экстаза» Скрябина, соединившая музыку и цвет. Софья Губайдулина, может быть, лучший отечественный композитор-авангардист, тоже родом из этих неевклидовых краев.

Вся эта фирменная казанская «революционность фантазии», конечно, подпитывалась и национальным самосознанием. Несмотря на нивелирующие усилия трехсотлетнего Дома Романовых, чувство некоторой собственной «инакости», легкого отличия от титульной имперской нации, осталось. И при случае вспыхнуло как тлевший много сезонов торфяник.