Журнал «Вокруг Света» №05 за 1960 год

Касьяненко бросает на землю планшет, и трое друзей присаживаются на корточки. У командира нет никаких сомнений, что перед ними Чиркуо. У иных рек нет таких характерных излучин в виде цифры «два», которую они видели перед тем, как пойти на снижение. Касьяненко рисует на целлулоиде планшета окружность. Где-то в этом районе находится больной. «На одном из притоков Чиркуо близ устья». У этих притоков нет названий, бесполезно руководствоваться картой. На проводника надежды, кажется, нет: вконец растерялся. Остается одно — осмотреть устья всех притоков. Их в этой окружности восемь. Стало быть, потребуется от десяти до восьмидесяти минут. Можно успеть.

Ясаков кивает головой: что ж, расчет верен.

На минуту все трое прислушиваются к тайге. Ветер несет с сопки, поросшей сосняком, глухой шум, точно морской прибой. Желтый с полосатой спинкой пробегает по траве бурундук — спешит к закату убраться в теплую нору. Откуда-то с озерка, скрытого за лесом, доносятся тревожные крики диких гусей. Осень. Безлюдье.

Бахарев неожиданно смеется и толкает локтем Касьяненко:

— Слышь, Касьяныч, представь картину: назначают тебя на «ТУ», и ты при галстучке, в пиджачке идешь по салону, а вокруг — стюардессы и семьдесят чистеньких пассажиров.

— Не трещи, выхлопная труба, — насмешливо обрывает механика Ясаков.

Но Бахарев доволен. Обстановка разрядилась.

Леонид шел по слежавшейся плотной гальке, не обращая внимания на воду, лизавшую новые туфли, — ичиги не успел надеть, спеша к вертолету. Теперь, когда он чувствовал под собой землю, к нему вернулась уверенность. Чиркуо больше не была голубой лентой, брошенной на таежный ковер. Перед ним бежала река со своим неповторимым цветом, особым, понятным ему запахом, характерным плеском, и очертания ее берегов уже казались ему знакомыми, в памяти постепенно и все более отчетливо проявлялись виденные когда-то картины. И точно — вот у этих трех камней, треугольником вдающихся в воду, он проплывал на своей лодке в прошлом году, и здесь, в двухстах метрах выше по течению, он удил хариусов. Еще выше, в километре от трех камней, — виска, соединяющая озеро с Чиркуо. Леонид прислушался к гомону гусей — да, там и озеро, а за ним, у небольшой безымянной речушки, должен стоять чум деда. Афанасий так и говорил: «повыше озерца». Видно, они пролетели над чумом, не заметив его. Скорей к летчикам!

Касьяненко ведет вертолёт над рекой. Вода еще светла, но в тайге, на склонах сопок, путаются, густеют тени. Альтиметр показывает стометровую высоту.

— Только бы парень на этот раз не напутал, — говорит Ясаков. — Поднимись повыше, осмотрим весь район.

Командир осторожно подтягивает рукоятку шаг-газа, и земля начинает удаляться. Горизонт открывает все новые и новые шири. Гусиное озеро, подернутое крупными морщинами ряби, за ним, за березовым пролеском, трава, точно сыпью, покрыта кочками. Болото.

И тут, неподалеку от болота, на лесной полянке, Касьяненко замечает странные черно-белые пятна, подобные тем, какие ставят на аэродромах для обозначения взлетных полос.

— Бахарев, погляди! Механик протискивается к окну.

— Олени, убей меня гром, олени!

Вертолет скользит к поляне. Касьяненко видит оленей, конусообразный чум, двух лаек... Людей нет. Поляна слишком мала для того, чтобы приземлиться близ чума, и пилот описывает большой круг над болотом. Посадка — это самый тонкий и ответственный маневр в летном искусстве.

— Будем зависать, Альберт, — говорит командир Ясакову. — Присматривай подходы. Черт бы побрал ветер!

Касьяненко обдумывает, как зайти на посадку. С юго-западной, подветренной стороны, у озера чистая, не тронутая рябью вода. В этом углу ветер, сорвавшись с берега, не успевает поднять волну. Значит, заходить надо с северо-востока, против ветра. Пилот гасит скорость вертолета. Машина идет над кустарником к самому краю болота: там вроде участок с высокими крепкими кочками.

«МИ-4», ревя пущенным на полные обороты мотором, повисает в десяти метрах над болотом и медленно, почти по прямой, снижается. В метре от земли Касьяненко останавливает машину, уравновесив ее тяжесть силой вращения винта. Для командира наступает самая трудная работа: надо удержать вертолет на одной высоте. Касьяненко выбирает ориентир — ольху, своей вершиной приходящуюся как раз под среднюю планку окна, и заставляет вертолет висеть так, чтобы ольха не меняла положения в окне. Теперь он должен справиться с ольхой, и только.

Все остальное сделают ребята. Смастерят носилки и осторожно, по кочкам, перенесут больного. Вот и все.

Потом они взлетят и сядут в Наканно.

Потом вернутся в Киренск. И когда их спросят, как прошел рейс, скажут: ничего, слетали. Или с усмешкой упомянут о рублях, которыми бухгалтерия измеряет налетанные километры...

Конечно, на рубли им начхать. Просто не хочется разглагольствовать о том, что составляет дело всей их жизни. Они никому не скажут, что чувствовали, решившись на этот полет. Может быть, вспомнят об озере, покрытом крупной рябью, или о флюгарке, показывавшей пять баллов. Пусть тот, кто умеет догадываться, поймет.