Журнал «Вокруг Света» №05 за 1987 год

Плакат гласил: «Граждане ГДР лужицкой (сербской) национальности имеют право развивать свой язык и свою культуру. Осуществление этого права поддерживается государством. Статья 40, Конституция ГДР».

В разговор вступил Марко Хендрих. Он рассказал, что созданы и работают Фольклорный центр, лужицкий народный театр, издательство «Домовина», чьи книги всегда помечены рисунком-символом — тремя листами липы; на языке лужичан издаются девять газет и журналов, есть своя редакция на радио и группа «Сербский фильм» при ДЕФА. Язык лужичан — оба наречия: верхне- и нижнелужицкое — преподается в школах. Педагогический институт готовит учителей для лужичан. В Бауцене работает Институт этнографии, языковедения и истории АН ГДР. Недавний труд института — четырехтомник по истории лужичан. Примерно раз в пять лет проводятся фестивали национальной культуры...

— Создается и музей,— заметил Марко.— Приглашаю...

Мы вышли на улицу. Город был весь засыпан рождественским снегом. Иные улочки были так узки, что, казалось, высокому и широкоплечему Марко тесно между домов.

Над островерхими черепичными крышами царила вертикаль старинной башни.

— Это Башня Богатых,— сказал Марко.— Построена в конце XV века как завершение Улицы Знатных. Башня много раз горела, перестраивалась, давно, так же, как и городская стена, потеряла свое оборонное значение и осталась теперь как памятник истории...

Марко говорил по-русски. Говорил хорошо, как человек, долгое время живший среди русских. Он и вправду учился в Москве, получил специальность химика, работал неподалеку от Бауцена на химическом предприятии, но потом резко переменил профессию.

— Вы спросите почему? — Марко задумчиво улыбнулся.— Не знаю, сумею ли объяснить... Может, меня подтолкнула к этому наша история. А может... В нашем институте учились ребята самых разных национальностей и из разных стран. Жили мы дружно. Каждый рассказывал о своем народе. Мне кажется, тогда я и понял, где я, лужичанин, могу быть особенно полезен...

Марко на ходу раскланивался со знакомыми, иногда останавливаясь, чтобы перекинуться с ними парой фраз то по-немецки, то по-лужицки. Родной его язык показался мне приятным и мелодичным.

— А вы знаете,— сказал Марко,— было время, когда за нашу речь на городской улице карали смертной казнью. Это было, к примеру, в Дрездене еще в XVIII веке.

Я невольно замедлила шаг, всматриваясь в тесно прижавшиеся друг к другу дома.

...Снег кружил в желтоватом свете зажженных с утра фонарей. Витрины магазинов сияли огнями и елочной мишурой. Дети катались в скверах на санках. Девушки в заячьих полушубках с непокрытыми головами пробегали по улицам. Из дверей кафе вырывался на улицу терпкий запах свежего кофе и недорогих сигар. Таким устоявшимся мирным бытом, праздничным уютом веяло от города, что вся далекая и трагическая история лужичан казалась нереальной. Но она снова обрела вполне конкретный облик, когда в музее я увидела лицо скорбящей женщины — фотографию барельефа, высеченного на памятнике, и фотографию самого памятника, поставленного неподалеку от Бауцена в честь освободителей — воинов 2-го Украинского фронта.

Собственно, музея еще не было, была только выставка, рассказывающая о прошлой и сегодняшней жизни лужичан. «Через несколько лет,— сказала руководитель выставки Ханка Фаскэ,— будет настоящий Музей лужицкой культуры и истории. Сейчас мы заняты поиском и сбором экспонатов, кое-что уже нашли».

Я переходила из зала в зал, рассматривая одежду, богатое рукоделие, посуду, ярко раскрашенные писаницы — они напомнили мне холодное весеннее утро в закарпатском селе Синевир и стоящие в ряд у стен церкви плетеные корзинки с пасхальными яйцами невиданных расцветок...

— Вам, наверное, стоит познакомиться с работами Мерчина Новака,— голос Марко вернул меня в Бауцен.— Это наш знаменитый художник, я бы сказал, наш скрипач...

— Кто-кто? Скрипач?

Марко, не отвечая, предложил:

— Давайте нагрянем в гости к Мерчину, это недалеко, под Бауценом.

За окном уже разлилась вечерняя синева, а наша беседа в мастерской Мерчина Новака еще в самом разгаре. Мерчин тоже говорит по-русски: выучил язык еще в начале 20-х годов.

— Я ведь ровесник века,— тихо роняет художник.

...Он родился в этой сербской деревне, всегда нищей и голодной. Первым, кто заметил и поддержал его талант, был школьный учитель. Потом была учеба в Лейпциге и Дрездене. Мерчин прилежно следовал академическим канонам, но больше рисовал то, что покинул, что помнил по рассказам сородичей: деревенские избы, домовых и гномов, доброго волшебника Крабата. Уже тогда он ясно осознал, что хочет стать художником своего народа и рассказать о нем. В тогдашней Германии это было невозможно. Он уехал учиться сначала в Прагу, потом в Варшаву. В 1929 году Мерчин вернулся на родину. Его решение окрепло: шла борьба за само существование лужичан, их культуры. Художник, публицист, общественный деятель Мерчин Новак включился в эту борьбу. В годы фашизма он был арестован...