Журнал «Вокруг Света» №12 за 1978 год

«...Карбас сшить хочу, — сказал Филиппу. — Как думаешь, смогу?» — «Попробуй, — тот отвечает, — может, и сможешь». Он тогда уже старый был, ходил с палкой, все сидел на солнышке, грелся. Я у него «быки» попросил, с помощью которых карбасу задуманный вид придают, выводят эту самую скулу. С помощью такого быка можно, не ломая себе головы, строить карбасы, похожие один на другой, как по чертежам. «Бери», — говорит. Искали, искали их, так и не нашли. То ли их жена сожгла, то ли ребята забросили куда. Сделал я сам быки, да вместо одного, когда строить начал, два заложил. И вывел скулы не только в носу, но и на корме. Филипп глазам не поверил, когда я его позвал посмотреть, ощупал, опробовал, палкой обстучал. «Делай второй, — говорит, — если сделаешь — мастер». Но не довелось ему дождаться этого дня, умер он. А я заниматься карбасным ремеслом и не помышлял. В молодости-то всегда хочется настоящим делом заняться. А особенно мне нравилось рубить дома. Вот это было настоящее дело. Им я и занимался, а за карбасы брался, когда накатывало желание. Делал сам, либо помогал кому-то. Одним словом, в любителях пребывал. На том и решил остановиться. Мне казалось, что я всему научился, сравнялся с Филиппом. И просто делать карбасы было уже неинтересно. Уж если делать, думалось, то такой, какого еще никогда не было... И вот, когда приехал Николаевский, я почувствовал, что это как раз тот карбас, который мне интересно будет сделать, — не строил я так еще никогда.

Возьмись шить Яков, я бы ему с удовольствием помогал, возьмись шить кто-то другой — тоже бы пришел помочь, потому что и в этом случае было бы для меня интересно. Но, когда понял, что, кроме меня, некому на селе на это дело взяться, я сказал себе: «Ну, Федорыч, не осрами деда и дядьку своего Филиппа, давай...»

Мне нравилось сидеть у Федоровского в мастерской. Иногда я проводил здесь целые дни, наблюдая за неспешной работой мастеров. Частенько сюда заходили мужички покурить. Вспоминали, что под парусами в их селе ходили не так уж давно, всего лишь лет двадцать назад. Еще в пятидесятых годах на больших белушьих карбасах возили из Мезени почту и пассажиров. Парусные карбасы не признавали непогоды. В такой ветер, когда остальные суда предпочитали отстаиваться в устьях рек, они отправлялись в дорогу, и никакой портнадзор не останавливал их, потому что карбасы в сильный ветер чувствовали себя в море как рыбы в воде. Связь с Мезенью в то время осуществлялась с такой регулярностью, что нынешней авиации об этом можно лишь мечтать.

Но вспоминали и то, с какой опасностью сталкивались ходившие на парусах в осеннюю пору, когда разыгрывались шторма и опускались плотные туманы. «Кто в море шторма не видал,— бытовала тогда поморская поговорка, — тот истово богу молиться не будет». Сколько старинных крестов стоит по берегам Белого моря, воздвигаемых обычно в тех местах, где гибли, наткнувшись на кошки или на луды, суда поморов. Самым сложным для плавания считают Белое море моряки, особенно Мезенскую губу, где вода при отливах спадает на шесть-девять метров, где по нескольку раз в сутки выплывают из воды и тонут острова. Все рассказчики, ходившие на Канин когда-то на парусах, обычно в один голос заявляли, что. ходить под парусом хорошо, когда ветер попутный, но без мотора лучше все-таки не ходить.

...Однажды в дверь мастерской как-то бочком протиснулся невысокого роста человек с бородой. Представился; художник, из академии, рассказал, что рисовать любит только людей и больше портреты. Там, в академии, люди на картинах у него получались все какие-то чистые, прекрасные, одухотворенные.

Даже когда он пытался изобразить себя, маленького и толстого, то у него получался стройный, высокий юноша с бородой, играющий на свирели, и профессора посоветовали ему съездить на Север, посмотреть и порисовать людей, которые от природы суровы, мужественны и просты.

Он не скрывал, что в восторге от всего, что здесь увидел, и люди здесь были совсем не такие, какие ему встречались до сих пор там, в академии. «Можно, — попросил он у Федоровского, — я нарисую вас, мастеров». Федоровский не сопротивлялся. И художник раскрыл папку, стал приглядываться из глубины.

— Ведь это же произведение искусства, — сказал он неожиданно о карбасе. — Его можно было бы поставить в музей, и люди бы ходили любоваться им. А вот здесь, на корме, нужно вырезать инициалы: карбас делали мастера такие-то, чтобы имена ваши остались навечно, как имена художников. Обязательно!

Федоровский рассмеялся, сказал, что карбас строится не для музея, а будет вручен заказчику и тот поплывет на нем в Москву. «И будет плавать по Клязьминскому водохранилищу, — подсказал художник, — по воскресеньям ваш заказчик будет катать на нем друзей да приятелей». Он перестал рисовать, захлопнул этюдник и пошел к двери. Я успел заметить, что набросал он на листе лишь контуры карбаса, а мастеров отчего-то рисовать не стал...