Журналист

Павлик собрал монатки в комнате №436 общаги №3, попрощался с борцами Лехой и Антохой (накануне вечером он был в комнате один, открыл окна настежь, включил переписанную с бобины Виктора Малевича запись Whether Report и напился пива, а потом ночью Леха и Антоха привели девчонок и устроили бурную оргию на четверых, а Павлик делал вид, что крепко спит, хотя они звали его присоединиться), а также с Михой Халдеевым из комнаты №409. Больше он никого из них никогда не видел. А после памятной ночи в общаге он написал песню «Рядовой свободы», в которой примерно описал свои ощущения:

Рядовой Свободы — из всех свобод

Ты выбрал одну — под WhetherReport

Пялясь в суровую темень окна

Слушать в басах звуки темного неба,

Чувствовать в пиве вкус темного неба,

Знать, что там, куда ты вперил взгляд,

Находится темное небо.

Незадолго до этого — в апреле — были похороны Пашки Окунева. Незадолго до этого — в марте — был застрелен Юрий Емец. Во Владивостоке и в Уссурийске Павлика уже почти ничего не держало.

Ну да. Почти ничего. В порыве мятущейся души он накануне зашел в гости к Полине Фамусовой, и они вдвоем весь день гуляли по Владивостоку под ручку и фотографировались на Павликов фотоаппарат Canon Eos 1000. На прощанье Павлик снова признался Полине в любви (хотя на тот момент чувства его уже заметно притупились и душу совсем не терзали), и Полина снова ему сказала «насильно мил не будешь». Но фоточки с ней он распечатал и долго еще хранил в отдельном фотоальбоме, иногда его перелистывая.

Расставшись с Полиной, Павлик поехал на Школьную и зашел к Уле Банкиной. Она была ему рада, завела в ту самую свою девичью спальню, где они две недели целовались тремя годами ранее, и они поболтали, вспоминая былое. Павлик отметил, что композиция «Ужас в коробочке с калом», изображенная им когда-то на обоях, по-прежнему там красуется. Но, когда, вдохновленный этими обстоятельствами, он заикнулся, что скучает по их встречам, Уля вдруг вспомнила, что «забыла сказать, что» через две недели она едет на Сахалин, где выходит замуж. На том они и попрощались. Еще через три года Уля напишет Павлику, что развелась и вернулась во Владивосток, но, как пел Тальков, «несвоевременность — вечная драма, где есть он и она». Впрочем, это мы уже читали.

Вернувшись со Школьной в центр, Павлик вышел из трамвая у памятника «Борцам за Власть», и был окликнут своим старым знакомым Мэйсоном, который вместе с супругой Настей слушал подходивший к концу концерт группы «Перекресток».

— Привет, ПГ! — крикнул Мэйсон. — Мы тут у Сергея Рыбалки в его студии планируем провести двадцатый юбилейный сейшн «Белая лошадь», приходи тоже выступать!

— Здорово! А кто будет еще?

— Будет Вячик Елисеев, будет Николай Зинчук со своей супругой Леночкой — той самой, которая была Барчук и была в него влюблена со школы. Будет группа «Шмыгл», и фолкический ансамбль «Северный ветер». Короче, нормально будет, приходи, сбацай что-нибудь из своего.

Павлик, страшно довольный приглашением, забыл про Полину и про Улю, поехал в Уссурийск и собрал давно распавшуюся группу «Провода». Распалась она по причине призыва в армию басиста Вавы и полного спивания и скуривания соло-гитариста Ромы Гайдамака. Но в лице гитариста Славы Блинкова и барабанщика Саши Энерджайзера она собралась-таки в трио (с вокалом Павлика), отрепетировала четыре песни («Блюз восьмого дня», «Замок», «Край мира» и «Мертвый город жизни») и через неделю прибыла во Владивосток на сейшн.

Фестиваль «Белая лошадь» проводился ежегодно вот уже 20 лет в доме детского творчества на Первой Речке — официальном месте работы Сергея Рыбалки (он там числился преподавателем кружка гитары для младших школьников) и постоянной штаб-квартире группы «Перекресток» в холодное время года.

Билет на сейшн стоил 50 рублей. Народу в небольшом темном зале набилось около сотни человек. Вопреки ожиданиям Павлика, его встретили не привычные полубардовские или рокнрольные гитарные ритмы, а постоянно сбивающийся электронный дынс-дынс и рваные рифы психоделической музыки.

Рано поутру кошелек пустой

Давит кнопочки, треплет ниточки,

А плюгавые все следят за мной

Извести хотят жмут улыбочки,

А руки коротки, не получится

Развести меня на потеху дня

Что оборвана — не срастить — струна

А я набью свой бушлат

Засмеюсь невпопад,

Я же в радости, хоть не пляшу

да не уж то не видно?

Пускай туманами

Небо ходит за окном,

Тело ходит ходуном….

Ходит тело ходуном! — (стихи и музыка Вяча Елисеев — авт.)

Орал со сцены одинокий человек-оркестр, крепкого сложения патлатый парень лет двадцати пяти, одетый в кожаную куртку не по летнему сезону, и сжимающий в руках электрогитару непонятной марки. Из всего звучавшего в его музыке нагромождения музыкальных инструментов живыми оказались только гитара и голос, остальное было записано фонограммой.

— О, это же Вяча Елисеев! — завопил Мэйсон и нырнул в беснующуюся у сцены небольшую толпу фанатов. Павлик, тоже любитель побесноваться у сцены, на сей раз удержался: ему самому еще выступать.