Журналист для Брежнева или смертельные игры

– Нет, извините, я прямо с утра еду на Баилов, к ней… – при этом на протяжении всего разговора он смотрел только на нее, провожая ее глазами, когда она укатывала на карусели, и махая ей рукой, когда она появлялась снова. Я понял, что тут каши не сваришь, что с этим влюбленным Шахом говорить бесполезно. Все-таки любовь отупляет, прямо скажем.

– Ладно, – сказал я, чтобы сменить тему. – А где Фулевый?

– Его должны были пару дней назад этапировать в Сибирь, по старому делу.

– Куда?

– Не знаю…

– Саша, – сказал я. – Как же так? Вы сидели в одной камере, делили на двоих сигарету, а теперь ты не знаешь, где он. Может, он еще здесь, может, ему можно передачу передать…

– А вы? – вдруг резко повернулся ко мне Сашка и, вмиг забыв о своей влюбчивости, сказал в упор: – А вы не сидели с нами в одной камере? А вас не били с Фулевым? Куда же вы делись, когда вышли? Хоть бы пачку сигарет передали! А теперь… Я вам нужен, чтобы очерк написать, вот вы и вспомнили!

Он был прав.

Я смотрел ему в глаза – что я мог ему объяснить? Даже если бы я рассказал ему во всех деталях о моем разговоре со «следователем» на втором этаже Управления бакинской милиции, – это бы все равно меня не оправдало. Действительно, почему я забыл о своих сокамерниках, едва вышел на свободу? Почему не передал им – хотя бы через того же Изю Котовского – передачу, какие-нибудь фрукты, сигареты, книги. Я посмотрел Сашке в глаза и сказал:

– Ты прав.

– Вот то-то ж… – сказал он и взял за руку подбежавшую к нам Лину. – Пока!

– До свидания, – мягко, сияя глазами, сказала мне Лина, и, держась за руки, они ушли по тенистой аллее бакинского бульвара, ушли, не оглянувшись, забыв обо мне в ту же секунду, как попрощались.

Рукопись журналиста Белкина Глава 5. Выстрелы на Песчаной косе

Что может остановить журналиста, я имею в виду профессионала, то есть, простите за нескромность, себя самого, – так вот, – что может остановить журналиста, если он уже «загорелся темой»? Я взял у Изи какие-то старые спортивные сатиновые трусы, вылинявшую майку и домашние тапочки и, переодевшись, в таком затрапезном виде поехал трамваем в Арменикенд, в сторону Дворца культуры им. Гагарина. Там, сойдя с трамвая, я легко нашел заросший кустарником тенистый сквер, в котором Сашка Шах навестил Мосола в день появления Лины в Баку.

Скверик был пуст, только какие-то русские голопузые пятилетние малыши возились тут с двумя сцепившимися жуками. Но я не отчаивался. Огляделся. За сквером были видны так называемые «хрущобы» – пятиэтажные коробки с прежде разноцветными, а теперь одинаково вылинявшими балконами. В моем наряде – в этой вылинявшей майке и сатиновых трусах, – я вполне мог сойти за местного, и спросил у одного из пацанов:

– Тебя как зовут? Сережей?

– Нет, я – Алик, – ответил он мне удивленно.

– А фамилия?

– Красавин…

– А в каком доме ты живешь?

– А вон там, – показал он на одну из хрущоб.

– А большие ребята тут бывают?

– Это которые анашу курят? – деловито спросил другой мальчишка.

– Да.

– Они потом придут, после обеда.

– А где они живут? В этих домах?

– Нет, они не с наших домов, – сказал Алик Красавин.

Этого было достаточно. Я тоже считал, что Мосол и его компания не могут жить именно в этих домах, так близко от своей «горки», где они курят анашу и колются опиумом. Иначе каждый из них был бы на глазах у своих родителей. Не зря же Сашка Шах жил на Мельничной, а «горку» себе выбрал у Сабунчинского вокзала, это пять остановок трамваем от дома. И, значит, вряд ли они тут знают всех…

Я сел на скамейку в тени деревьев и стал ждать. Не могу сказать, что это было утомительно. Стоял удивительный летний день, несколько жарковатый, но здесь, в тени деревьев и пышных олеандровых кустарников, вымахавших выше человеческого роста, было нежарко, обласкивающе-спокойно. По-моему, я даже задремал, когда услышал позади себя, в кустах:

– Тащи баян, баян давай!

– Там какой-то хмырь сидит…

– Да хрен с ним! Не тяни резину! Зажигай!

Я не двигался, сидел, не меняя позы, будто и в самом деле сплю.

Чиркнула спичка у меня за спиной, и после паузы снова голоса:

– Ну что ты?! Дай я сам… И курнуть дай, курнуть!

Медовато-тягуче-пряный запах гашиша потянулся изза кустов и неожиданно для самого себя я громко, даже я бы сказал – оглушительно громко – чихнул.