Журналистика и разведка

Что же, Мила, кажется, права. Перемены действительно есть — и в Москве, и здесь. В Канберре новый посол Мусин. С его приездом отпала необходимость являться каждое утро в посольство, чтобы ознакомить его, как предшественника, с содержанием австралийских газет. Он прекрасно справляется с этим сам. Изменился не только рабочий, но и жизненный стиль посольства. Нет уже больше совместных походов в сауну, практикуемых прежним послом, где можно полюбоваться стройными телами жен молодых дипломатов, выбрать то, что тебе приглянулось, и за стаканом виски перебросить мост к «неуставным отношениям» с очередной пассией. У посла Мусина совсем иной склад характера — ему несвойствен комсомольский стиль жизни, коллективные попойки, сауны и увлечение женским полом. Он весь в работе: надо доказать Москве, что тебе, недавнему советнику, не зря присвоили ранг посла, доверив развивать отношения не просто со страной, а с целым континентом. К тому же и жена не в далекой Москве, а рядом, тут же в Канберре. Симпатичная, молодая и умная женщина. Ничего не скажешь, на сей раз в высотке, где разместился в советской столице МИД, наконец-то сделали правильный выбор.

Москва встречает цепью перемен, к сожалению, печальных. Холодный дождливый ноябрь, грязь на улицах, унылые лица и мрачных цветов одежда. Какой неприглядный контраст с Австралией! Там весна, яркие краски цветов, изумрудная зелень травы. И улыбки на лицах. Они везде в забитых продуктами магазинах, на рынках с их щедрым богатством экзотических фруктов, на спортивных кортах, в бассейнах, парках.

Но к такой перемене привыкаешь сравнительно быстро — ты родился и вырос в этой стране. Труднее свыкнуться с иным: внезапно после операции аппендицита в «кремлевке» скончался в расцвете лет твой старый друг заместитель генерального директора ТАСС Григорий Максимович Ошеверов. Умный, внимательный по отношению к людям человек, талантливый журналист, с которым опубликовано в «Известиях» немало совместных статей о Японии. Глупая смерть. Кремлевские врачи не сделали самого обычного после операции — укола, разжижающего кровь. В результате оторвавшийся тромб. Как тут было не вспомнить наш разговор с Григорием Максимовичем задолго до его ухода из жизни.

— Боря, — как-то под настроение сказал он, — я знаю, отчего скоро умру. Это будет операция аппендицита. Меня ожидает судьба отца. Он скончался после того, как ему удалили этот проклятый отросток.

Судьба… Можно ли предвидеть, что ожидает тебя самого или другого человека? Я тогда скептически отнесся к словам Гриши. Устал, мол, перенапрягся, подкачали нервишки. Жизнь, однако, вскоре убедила в обратном. Сиротами остались жена и двое чудесных детишек — Максим и Ляля.

Если работаешь не в тропиках, а в Австралии, отпуск всего 24 рабочих дня. Из них минимум неделю тратишь на отчеты и рабочие разговоры в Агентстве, затем надо съездить на неделю в Казань, повидаться с отцом, побывать на могиле мамы, отдать свой сыновний долг. Никогда не забуду то холодное серое утро, когда я, усталый после бессонной ночи, входил в старинное здание казанского вокзала. Здесь все по-прежнему, кажется, мало, что изменилось за много лет. Вот скамейка, на которой мы сидели с мамой в июле 45-го, когда она, больная туберкулезом, провожала сына в Москву и думала: даст ли бог увидеться еще? Газетный киоск в конце зала. В нем по приезде из Японии в шестидесятые годы покупал «Известия» со своими статьями, чтобы лишний раз порадовать отца. Вокзальный буфет. У его стойки была выпита с друзьями не одна рюмка. И вдруг воспоминания грубо прерваны. Две грязные старые цыганки бесцеремонно хватают за рукав:

— Не спеши, давай тебе погадаем!

— Не хочешь? Мы знаем, ты приехал издалека, тебя ожидают плохие вести.

Я досадливо отмахнулся. Известный цыганский прием — заинтриговать свою жертву. Да и догадаться, что приехал издалека, не так уж и трудно одет не по-казански и даже не по-московски, набитые чемоданы иностранного производства. Неприятный осадок в душе все же остался. И неприятности не заставили себя долго ждать. На работе в Москве я почувствовал, как вокруг меня возникает стена отчуждения. Люди перестали приветливо улыбаться, подсаживаться за мой столик в буфете, чтобы расспросить об Австралии за чашкой кофе-эспрессо. Странно вели себя и кадровики. На все мои вопросы об обратном билете и сроках отъезда в Канберру они отделывались маловразумительными фразами. Вскоре зарубежный опыт работы подсказал: мой домашний телефон взят на круглосуточную «прослушку». Явно что-то было не так. Но что?

Ответ не замедлил последовать. За неделю до планируемого отъезда меня внезапно пригласили в кабинет Замятина. Генеральный директор был не один. Его общество разделял начальник управления кадров. Бросив суровый взгляд на меня, Замятин нарушил молчание:

— Боря, тебе предстоит не возвращаться в Канберру. Останешься здесь, в Москве, в центральном аппарате. Мы не будем возражать, если ты уйдешь работать обратно в «Известия».