Журналюга

Незаметно прошла неделя. Толкачев все еще стяжал свои мелкие лавры в венгерской столице, съемочная группа сидела в Тынде и абсолютно ничего не делала. Присутствие там Лозовского ничего бы не изменило, потому что ни один оператор даже камеру не расчехлит без приказа режиссера, а уж снимать по указаниям сценариста — такого даже допустить было нельзя. Это помогало Лозовскому успокоить свою совесть, с которой он давно уже научился находить общий язык. На телефонные звонки квартирная хозяйка отвечала, что он в командировке. А когда ему самому случалось оказаться у трезвонящего телефона, он брал трубку и говорил замогильным голосом: «Здравствуйте. Вы набрали номер такой-то. К сожалению, сейчас никто не сможет с вами побеседовать. Оставьте свое сообщение после щелчка». Потом щелкал ногтем по мембране и слушал. В то время автоответчики были редкостью, и кто там знал, после щелчка или после гудка полагается говорить.

Но кое-кто знал.

— Хватит валять дурака, Лозовский! Почему вы в Москве? — услышал он однажды голос заведующей сценарным отделом творческого объединения «Экран» и с опустившимся сердцем понял, что расплата за упоительное творческое безделье не заставила себя ждать. — Предупреждаю, мы расторгнем договор с вами и найдем другого сценариста!

Между «расторгнем» и «расторгли» была небольшая щель, но Лозовский не рассчитывал в нее влезть. Заглушая стыд за то, что так глупо попался, и досаду, что уплыла работа, которая могла принести хоть и маленькие, но все-таки деньги, он разозлился на себя, тут же убедил себя, что не очень-то и хотел, и ответил с бесшабашностью человека, которому нечего терять:

— Это невозможно! Это совершенно исключено!

После чего уселся в кресло и водрузил ноги на письменный стол, чтобы в удобном положении провести этот разговор с предрешенным финалом, в котором выяснится, что вся его суетня была напрасной, и единственный гонорар за нее — те полторы недели сладостного безделья, которые он уже прожил.

— Вот как? — холодно поинтересовалась вобла. — Почему?

— По двум причинам, — с готовностью разъяснил Лозовский. — Во-первых, никакого договора со мной вы еще не заключили.

— Он лежит передо мной со всеми визами.

— Во-вторых, где вы найдете дурака, который будет делать полнометражный фильм, а получать как за короткометражку?

— Найдем, — успокоила его вобла. — Пять частей будут оплачены по потолку.

— Меняет дело, — уважительно оценил Лозовский. Пять частей по пятьсот рублей, высшей ставке за короткометражку, давали две с половиной тысячи.

Пять частей по пятьсот рублей, низшей ставке за полнометражный фильм, давали те же две с половиной тысячи. — Кто это предложил?

— Главный редактор.

— Мысленно аплодирую. Он на комсомоле не работал?

— Понятия не имею. Почему вы спрашиваете?

— Умеет решать вопросы.

— Послушайте, Лозовский, почему вы все время ерничаете? — довольно миролюбиво поинтересовалась вобла.

— А как же иначе? — искренне удивился он. — «Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет». Если к этому относиться серьезно, можно запросто загреметь в психушку.

— А почему я не ерничаю и не загремела в психушку?

— Это интересный вопрос. А вы уверены, что не загремели? У вас не бывает ощущения, что вы уже давно в психушке?

— Лозовский, вы диссидент, — констатировала вобла с сочувствием, даже как-то по-матерински.

— Спасибо за комплимент. Но вы слишком хорошо обо мне думаете.

— Не понимаю, почему я имею с вами дело. Решительно не понимаю.

— Чего же тут непонятного? Потому что я высокий, талантливый и красивый. Признайтесь, что я вам нравлюсь.

— Да вы просто наглец! — изумилась вобла. — Кто вам сказал, что вы красивый?

— А нет? — огорчился он. — Но согласитесь, что во мне что-то есть. А наглостью я прикрываю свою нежную ранимую душу. Вы не хотите меня усыновить?

— Странный вы человек, Лозовский. Очень странный. Откуда в вас эта неприкаянность? У меня такое ощущение, что вам скучно жить. Поэтому у вас даже вид сонный. И вы развлекаете себя подручными способами. По-моему, вы патологически асоциальный тип.

— Золотые ваши слова. Да, мне иногда скучно жить, — сокрушенно признался Лозовский. — Как подумаю про БАМ, так хоть в петлю.

— И зря, — наставительно сказала вобла. — Зря. Не презирайте жизнь.

Жизнь умнее нас. И вот что я вам скажу. Летите на БАМ, постарайтесь понять, чем живут эти прекрасные ребята и девушки. Что заставляет их пропадать в тайге и строить эту дорогу века, которая на… никому не нужна.

Лозовскому показалось, что он ослышался.

— Как?! Вы сказали…

— Да, это я и сказала.

— Но позвольте! Их на подвиг зовет комсомольский билет! А вы говорите…

— Никому, кроме них, — прервала она. — Если вы поймете их, то, может быть, поймете себя. Все, закончили. Жду вашу телеграмму из Тынды. Иначе ваш договор полетит в мусорную корзину.

— Убедили, — вздохнул он. — Я привезу вам с БАМа кусочек рельса. Вы в самом деле не хотите меня усыновить?

— Идите к черту! — со смешком сказала она и бросила трубку.