Журналы «Работница» и «Крестьянка» в решении «женского вопроса» в СССР в 1920–1930-е гг.

Процесс вовлечения советских женщин в трудовую деятельность осложнялся тяжелыми условиями, в которых находилась страна. Для 1921 г. характерны были: гиперинфляция (продукты ежедневно дорожали, зарплата обесценивалась), «уравниловка» (квалифицированный рабочий получал столько же, сколько и неквалифицированный), натуральные премирования (т. е. выдавали продукты или товары вместо зарплаты). Главной проблемой было то, что зарплата не обеспечивала прожиточного минимума рабочему, не говоря уже о его заинтересованности в результатах труда. Политика власти в этот момент состояла в увеличении зарплаты и реформировании финансовой сферы. В июне 1922 г. усилия власти дали результат – фиксируется ситуация, когда «заработная плата начала кормить»[224]. То есть зарплаты хватало на «бюджетный набор продуктов», аналог современной потребительской корзины – это уровень очень бедной жизни.

В 1922–1923 гг. была проведена денежная реформа, зарплата и цены стали исчисляться в золотых (червонных) рублях, а «зарплата предохранялась от обесценивания поддержанием устойчивых цен на товары»[225]. Все меры власти были направлены на то, чтобы заработная плата не просто обеспечивала выживание работника, но и выполняла стимулирующую (или мотивационную) функцию (повышение заинтересованности в результатах труда), а также социальную, т. е. реализацию заявленного большевиками принципа социальной справедливости.

Одним из выводов бюджетного обследования работников профсоюза печати[226] в 1925 г. был тезис о том, что «заработок главы семьи не покрывает всего бюджета. Следовательно, семья может существовать лишь при наличии дополнительного заработка у других членов семьи. Это явление свойственно и работникам других профсоюзов… Зарплата (рабочего – О.М.) главы семьи в Москве[227] покрывает лишь 66,7 % бюджета всей семьи, в Ленинграде – 77,1 %, в провинциальных городах РСФСР – 75,5 %».[228]

Если заработок главы семьи не позволял ему обеспечить семью, жена и подросшие дети были вынуждены идти работать, т. е. женщин к трудовой деятельности подталкивала не только производственная пропаганда (которая в 1920-е гг. велась очень активно), но и необходимость. Размер зарплаты всегда использовался государственными органами как инструмент регулирования в сфере трудовых и социальных отношений. Вторым важным фактором была необходимость для женщины содержать себя и детей в случае развода, который был упрощен после 1917 г.

Что касается 1925 г., рабочие-мужчины (более 53,4 %) в Москве получали зарплату от 40 до 80 руб. в месяц, а основная масса работниц (86,3 %) получала от 20 до 70 руб. в месяц[229].

Большая разница в оплате труда мужчин и женщин объяснялась не только дискриминацией и историческими традициями, но и тем, что женщины до 1917 г. не имели равного доступа к образованию и, как правило, их профессиональный уровень (квалификация) были ниже. В. Голдман называет это явление «вертикальной сегрегацией», которая наравне с «горизонтальной сегрегацией» (более низкая зарплата в традиционно «женских» отраслях) приводила к гендерному дисбалансу[230]. С этими факторами советская власть боролась, призывая повышать квалификацию и уровень образования женщин, однако реальное положение дел менялось медленно. «Разрыв в оплате по половому признаку был сокращен до минимума уже в конце 20-х гг.», – пишет А. А. Ильюхов, оговариваясь, что разница в оплате могла зависеть от производительности, да и были такие сферы, где нужна была просто значительную физическая сила[231].

Общими для воздействия на аудиторию работниц и крестьянок были такие пропагандистские задачи: формировать и углублять коммунистическое мировоззрение, а также вовлекать женщин в круг общественных и производственных интересов (разъяснение хозяйственных задач, ведение хозяйства на обобществленных, коллективных началах, повышение производительности труда и т. п.)[232].

«Женщина должна работать» – вот твердое убеждение журнала «Работница». Работа даст женщине новый жизненный сценарий – ведь практически все ее новые ценности формируются в производственной сфере. Одновременно женские журналы активно борются за разрушение старого быта, за освобождение женщин «из застенков семьи», против «мужской тирании». Риторика равноправности женщин практически не связана с реальностью: ведь в стране нет инфраструктуры дошкольного и школьного воспитания детей, нет системы общественного питания, у женщин нет квалификации для полноценной работы на производстве. Напрашивается вывод, что производственная пропаганда в 1920-х гг. велась «на перспективу», создавая представление не столько о том, как обстоят дела, сколько о том, как должно быть.