Жуть-2

Белые нити трассирующих выстрелов плелись вокруг ИЛа.

Я видел преследующий нас «юнкерс», кресты на борту. И сообразил, что, наконец, выкатилась из-за облаков луна. Сохраняя нейтралитет, она одинаково освещала путь мне и моему немецкому коллеге.

Самолёт вибрировал. Залаял волгинский пулемёт.

— Не достаю!

— Ничего, — монотонно бубнил Шлычков, — Главное не волноваться.

— Ну, зайди под него, отец, жуть, как хочется две тыщи рубликов получить!

Огненная трасса протянулась к нам, и я сделал отворот вправо, но не успел.

Чувствуя, что теряю управление, я до боли вцепился в штурвал. Машина заваливалась на бок, с кормы орал Волгин:

— Либо грудь в орденах, либо говно в штанах!

Мне удалось выровнять самолёт. Я описал полукруг. Волгин тщетно тыкался в немца длинной очередью. Вёрткий «юнкерс» вилял и яростно решетил нас.

— Сейчас немного потрясёт, — предупредил я.

Задрав машине нос, я на крутом вираже ушёл вверх.

Полторы тысячи метров.

Фриц догонял.

От перегрузки по-бабьи визжали шпангоуты.

Почти вертикально ИЛ прошёл облака.

Под напором воздуха меня вдавило с сидение.

Когти царапали спинку с другой стороны, но у меня не было времени на эти игры воображения.

Самолёт миновал облачность, и я перевёл его в горизонтальное положение.

С винтов скалывались и разбивались о кабину сосульки.

— Костя, ты видишь его? Ко…

Я осёкся.

Шлычков полу свесился с кресла, удерживаемый ремнями. Голова его безвольно раскачивалась. На лице застыло умиротворённое выражение.

— Костя…

Волгин бросился к штурману, потрогал пульс. Посмотрел на меня с тоской:

— Точно в сердце.

— Чёрт!

Я стукнул кулаком по панели. Принял решение:

— Удирать не будем.

Волгин потёр ладони, свирепо оскалился.

Я развернул машину. В тот же миг из облака вылетел «юнкерс».

На огромной скорости мы понеслись друг к другу. ИЛ сотрясали прямые попадания. Дуло крупнокалиберного пулемёта плевалось свинцом. Пот застилал мне глаза, но я не моргал.

Нос к носу.

Я надеялся, что не ошибся, и действительно вижу страх в расширенных глазах фашиста. Он что-то вопил мне, или своей команде. Или какому-нибудь кровожадному северному богу.

До лобового столкновения оставались секунды.

— Он мой! — воскликнул Волгин, ловя в перекрестие прицела немецкого аса и нажимая на гашетку, — Гуте нахт!

Застрочила стрелковая установка.

Пулемётная очередь проклевала «юнкерсу» «фонарь» и разнесла в клочья лицо пилота. Он задёргался, кровь обагрила стекло. Я нырнул под фюзеляж немца. Утративший возницу «юнкерс» прогудел над нами и спикировал вниз. Облако поглотило его.

— Рано радуешься, Тарас, — сказал я ликующему пулемётчику, — Попробуй установить связь. Мы горим.

Он коротко взглянул на левое крыло, изрыгающий пламя мотор. Заколдовал над ПУ.

Я переключил баки. Давление масла упало до нуля. Мотор фыркал в предсмертных муках.

— То же ржание и улюлюканье, — доложил Волгин.

Мы мчались вперёд. Кабина наполнилась гарью.

— Экипаж, покинуть машину.

Волгин кивнул, прикоснулся к запястью Шлычкова:

— Прощай, Костя. Будем живы, помянём.

Потом улыбнулся мне из-под усов:

— Свидимся на земле, батя.

Я проследил, как распускается белый одуванчик его парашюта.

Четырнадцатый кометой прошил облака. Пламя шелестело по обшивке, лизало хвост.

Пора. Я отстегнул ремни, снял маску и краги.

Встал, цепляясь за стены, борясь с креном.

Открыл «фонарь» и в последний раз посмотрел на Шлычкова.

Ахнул.

Костя медленно повернул ко мне голову. Приподнял руку.

Жив!

Я был готов ринуться к нему, но тут заметил чёрную лапку, похожую на обезьянью. Она окольцевала кисть моего товарища и управляла ею. Вторая лапа, впившись в волосы, шевелила головой мертвеца. Будто кукольник в обнимку с безвольной марионеткой.

Из-за белой скулы Шлычкова выплыла тёмная морда.

Нет, нет, я же понимаю: переутомление, бессонная ночь, смерть бойца, гарь…

Я хочу сказать, мне померещилось, что она там была.

Видение, галлюцинация.

Звериная ухмыляющаяся рожица, алый рот, кривые зубы. Раскосые глазки с насмешливыми красными зрачками.

Не спеши, командир, — шептали глазки, — Останься. Давай узнаем, каково это, превратиться в искорёженный, прожаренный, впаянный в металл труп. Ведь ты думал об этом, командир, летая не возможно не думать о падении. Стань одним целым с самолётом, потому, что это единственная достойная пилота смерть. А если трусишь, тогда возьми свой пистолет и вышиби себе мозги, командир, вот так, да…

ИЛ провалился в воздушную яму и, стукнувшись лбом о стену, я обнаружил, что держу в руке ТТ. Не просто держу, но направляю себе в грудь. Я с ужасом убрал оружие в кобуру.

Существо хихикало и кривлялось, а я подтянулся и, не оглядываясь, кинулся в люк.

Меня подхватило, увлекло в свободном падении. Я был уверен, что парашют не раскроется, что оно перегрызло стропы кривыми жёлтыми зубами.

Но парашют сработал.

Секунду спустя четырнадцатый взорвался, обдав меня жаром и разметав осколки.

Мне повезло. Я избежал плена. Встретил Волгина, живого и здорового. На двоих мы получили четыре тысячи рублей за сбитый «юнкерс», купили хлеба и водки. Помянули штурмана Костю Шлычкова.