Жуть-2

Не повезло ей с мужиком, так она считала. Вот стоит рядом, пялится на свои перчики, как с детьми с ними возится, а настоящих и нет. Не с той ли остроты, что он жрёт с утра до ночи? Кашу за ним и собаке не дашь — до того острая. А хрен тереть начнёт, куда там луку — в дом не зайти, аж глаза щиплет.

Катюха винила за бездетность мужа, в её роду у всех женщин с этим был порядок. У неё две сестры, и у каждой по двое детишек. Грешным делом, Катюха стала присматриваться к Ерёме, который жил у оврага, его жена последнее время болела, вяла как сорванный цветок, того и гляди… а мужик-то ничего… Ерёма… эх, до чего же плохо это. Неправильно! Вот так думать. Михей дельный, хозяйственный, молчаливый немного, зато добрый. Только зачем ему столько доброты, если разделить не с кем? Её бы детишкам.

Михей приблизился, одну руку положил Катюхе на плечо, другой надавил на лопатку: выгнул так спину — не сутулься. Катюха выпрямилась, но еще сильней скисла, поплелась на кухню кипятить трёхлитровые банки.

* * *

Этой ночью Михею снились кошмары, будто не кусты перчика он ножом рубит, а топором людей. И до того натуральные осколки ему виделись в надломленных костях, что проснувшись, захотелось руки помыть и лицо вытереть. Открыл глаза — повсюду круги, сердце колотится. Глубоко вздохнул и на другой бок повернулся, успокоился и снова задремал.

И опять в руке топор, а перед глазами кровавые лужи.

* * *

Утром дождь шелестел по листьям, постукивал по капюшону, капельки стекали по рукавам в карманы. Чужая собака облаяла, не вылезая из будки. Михей отправился в лес, к месту, где за оврагом из земли выступают огромные камни, похожие на исполинские кирпичи. Они будто дышат теплом, снег не лежит в том месте даже в самые холодные зимы. И трава здесь живёт странная — с толстыми и ветвистыми стеблями, пушистая и ярко-зелёная, как водоросли.

Михей спустился в овраг и присел на рыжеватый камень под огромным папоротником. Дождь утих, он опустил капюшон, осмотрелся — буйная, сочная зелёнь. Ручей течет чешуйчатой от коричневых листьев змейкой, шелестит по корням, ползёт и прячется под камни. Что-то красное блестит под ногами, Михей наклоняется и видит небольшой, размером с куриное яйцо перчик — кожица лоснится, натянутая упругими изгибами мякоти. Михей присматривается и глазам не верит, проводит по перчику пальцем, пробует палец на вкус и выпучивается — бомба! Едва дыхание держит, до того перец острый. Ради такого не жаль и всю теплицу пустой держать.

Наклоняется ближе, разводит ладонями листья — плод всего один, и кустик слабенький, долго не протянет. Лось придёт греться, лисица или заяц — помнут, растопчут. Михей аккуратно срывает перчик и крутит в руке, разглядывает — необычный, странный, кладёт в карман, как сокровище.

* * *

Вот тогда, по дороге домой он и встретил мужиков, Серёгу и Баклана, и вроде помирился, и пошел дальше домой перец сушить, чтобы редкие семена из него добыть. А Катюхе ни слова — снова обложит.

Михей на скорую руку сколотил клетушку — деревянный ящичек с дырками, чтобы от мышей, мало ли. Положил в неё перчик и закинул на высоченный шкаф, тот что в спальне, Катюха и захочет, так сама не достанет.

А ночью снова насели на Михея кошмары. На этот раз виделось ему будто он людям головы отрывает, точнее сказать вывинчивает, как лампочки, оставляя кровавые «гнёзда» на шеях. Открывает глаза — спальня.

Бесшумный ветер робко теребит марлю на открытом окне. Уличный фонарь роняет на пол блёклые лепестки света, слегка испачканные полупрозрачной тенью стекла. Катюха дышит свободно. Остальная часть комнаты таится в расплывчатом мраке, который заполняют молчаливые тени. Одна из них похожа на человека — она ползет мимо кровати, к окну, обходит стул, заглядывает за шкаф, тишина услужливо глотает её мягкие шаги. Михей всматривается — не верит. Не может вдохнуть, руки прилипают к кровати. Живая тень что-то внимательно ищет. Наконец замирает, сгущается в человеческую форму, поворачивается и как будто замечает Михея. Тяжелый воздух стынет во рту. Тень подбирается ближе, наклоняет голову, как птица, и садится на кровать рядом с Михеем. Влажные огоньки её глаз холодно вспыхивают от протянутого окном света.

Смотрит. Долго и пристально.

Михей не выдерживает, закрывает глаза, старается думать, что этот сон — продолжение того, кровавого сна, где он вывинчивал людям головы. Вот сейчас он разлепит веки, и наваждение пройдет. Нет. Чужое лицо висит прямо над ним, пугающе низко, видна каждая черточка — кривой нос, пышные губы, апельсиновые поры кожи, маслянистые глаза — они смотрят прямо в него, бездонные зрачки сапёрными лопатами врезаются в мозг, и ковыряют, ища червей в его мыслях. Он чувствует глухое волнение разума, не своего… чужого. По бровям тени проходит волна, это гусеницы… нет, теперь мокрицы… Михей жмурится, пытаясь вдохнуть комок застывшего на зубах воздуха.