ЖЖ 2010-2012

  Ефимов о зле у Достоевского и Толстого. Один не воевал, а другой не сидел. Поэтому Толстой считает, что зло - из социальной несправедливости (в 1 очередь - от собственности). Достоевский видит зло в самом человеке, в природе людей. Я думаю, что все так да не так. У Толстого Болконский хороший, а Курагин - дурен, хотя оба из одного социального слоя. Слава:

  - А в ХХ веке - Солженицын успел и повоевать, и посидеть. Об этом позаботился лучший друг советских писателей! Что такое - нэ сидэл, пусть пасидит.

  2.3.23 вопросы... вопросы (2011-03-24 06:05)

  в «Апокрифе» о книге про заговор элит: мол, уже не актуален Ортега-и-Гассет с его «Восстанием масс» (масскультом), ибо сейчас - засилие элит (проповедь постмодернизма, который и есть новый масскульт). Слава:

  - Нынешние элиты - это выходцы из низов, то есть такие же массы, только в концентрированном виде, так что новый этап - засилие элит - просто второй этап одного процесса.

  2.3.24 сколько жен у Хаджи-Мурата? (2011-03-25 09:17)

  Вчера вечером читала "Хаджи-Мурата". Лампочка тусклая (других наша старенькая люстра уже не терпит), давление высокое, но я взахлеб глотала страницу за страницей, хотя ведь все знала. Всех там жалко: и смелых горцев, и смелых русских солдат, офицеры и люди света, часто пустые и хитрые (в отчетах неизменно преувеличивают количество убитых горцев во много раз), все же порой Толстой и среди них находит симпатичных (жена младшего Воронцева, например). Только почему-то до конца Толстой не вникал в героя. У Хаджи-Мурата сначала две жены, а потом он думает, что страшно думать, что Шамиль сделает с его женой (одной!). Ведь он пошел на гибель ради спасения семьи, так для горца это важно, а для автора что - все равно 2 или 1 жена?

  До этого читала три романа Грэма Грина, тоже глотала страницу за страницей, но все же он слабее Толстого, меньше любит героев, и они прозрачнее, что ли. А у Толстого все в фас, в профиль и словно сверху еще. в каждом бьется сердце, и это чувствуешь каждую минуту.

  2.3.25 Сергей Костырко о моей прозе (сегодня на яндексе) (2011-03-2512:24) О писательстве как способе жить

  Нина Горланова . «Нельзя. Можно. Нельзя» // «Знамя», 2002, N 6

  Нину Горланову я читаю уже лет двадцать (сначала - рукописи, потом - книги, потом - заочное и личное знакомство), и когда (прошлым летом) я попал, наконец, в Пермь, то уже через час, оформившись в гостинице и забросив в номер сумку, шел, естественно, к ней в гости. Шел и удивлялся: асфальтовая ширь и могутные «многоэтажные дома» Комсомольского проспекта, деревья, троллейбусы, областная парадная добротность

  - ничего «горлановского». Проспект кончился, мы с другом свернули направо и оказались в другом городе - пятиэтажных блочных бараков, с трещинами под окнами, с полуосыпавшимися балконами, с перманентной похмельной мутью в глазах двух встреченных мужиков; и, глядя на один из таких домов, почти гротескный в своей выразительности, я подумал, что, будь я режиссером, для экранизации горлановской прозы я бы выбрал именно его. Потом надел очки и посмотрел на листок с адресом - все правильно, дом - тот.

  Такой заход к тексту «из жизни» спровоцирован характером нового «романа-монолога» Горлановой «Нельзя. Можно. Нельзя» - самой «нехудожественной» из ее художественной прозы. Автобиография. Никакого вымысла - пишется про то, что было, как было и когда. Рассказ про детство в типовом советском поселке пятидесятых годов, про попытки вырваться в «большой мир». Про метафизический ужас, пережитый в Крыму, куда после школы сбежала Горланова за свободой, и обнаружила, что даже самое прекрасное место удушливо пустынно и убого, если жизнь равна функции:

  «.что мне эти скалы и эти розы, если я видела только коричневые комья земли.»; «Что, значит - так до самого конца? Под палящим солнцем с тяпкой на винограднике. И это все?..»;

  «руки от тяпки словно навсегда скрюченные.»;

  «В Крыму я усвоила вот что: свобода зависит от меня!.. Свободе надо учиться».

  Про поступление на филфак, про общежитие, про пермских друзей и про одиночество, про

  занятия наукой, про любовь, замужество, детей, работу над диссертацией. И параллельно

  - про счастливую изматывающую страсть к книгам, к литературе.

  Это как бы простодушное повествование Горлановой с отпущенным «на волю» реальным жизненным материалом - повод поразмышлять о самом феномене ее писательской судьбы.