ЖЖ 2010-2012

  Один из главных мотивов рассказов и повестей Горлановой - быт. В частности, полунищий быт пермских многодетных интеллигентов, живущих в коммуналке, главное богатство которых - книги и чтение. Артистическая бедность - один из канонов биографии Художника (Хемингуэй, Пикассо, Миллер и т. д.). Но традиция отводит этой бедности роль стартовой ситуации, яркого, но не слишком длящегося эпизода, оттеняющего дальнейший успех, славу, материальную независимость и прочее. У Горлановой же это осталось на всю жизнь - теснота перенаселенной квартиры, рождение детей, их болезни и страх за них, случайные заработки мужа, постоянное ожидание грошовых гонораров, при которых килограмм вареной колбасы, нужное лекарство или детские ботинки - проблема перманентная. Горлановская бедность не «артистическая», а вполне наша, советско- российская, без каких-либо попыток задекорировать ее богемностью. Поэтому основной сюжет Горлановой я бы определил как сюжет противостояния внешней убогости, скудности, ограниченности жизни.

  Одна из лучших русских книг прошлого десятилетия - «Вся Пермь» Нины Горлановой . Написанная на гнетущем материале советского быта, книга получилась удивительно светлой, внутренне свободной, почти радостной. Это мужественная проза. Парадоксальная особенность ее в том, что формально человек почти жалуется тебе на жизнь, а ты постоянно ловишь себя на зависти тому, сколько счастья, внутренней свободы и простора подарила эта жизнь автору.

  И это так - столько свободы при как бы внешней несвободе от тяжких вериг быта, сколько позволили себе Горланова с мужем, мало кто себе позволяет.

  Литература как материализованная идея свободы начиналась у Горлановой раньше, чем она сформулировала это для себя. Главное свое открытие она сделала в детстве: если смотреть в цветное стеклышко на мир, он преображается. И при этом остается тем же реальным миром, да и цветное стеклышко - тоже реальность, оно из кучи мусора, оставшегося после снесенного в их поселке заводика.

  «Мир не так прекрасен сам по себе, без цветных стекол!.. Значит зрение не в глазах, а внутри нас, в мозгу. И я должна изнутри научиться смотреть.»

  Вот этим сначала «зрением изнутри», а потом и единственно возможным способом добывать полноту жизни в этой реальности стала литература. Можно сказать, что это книга о том, как человек спасал себя.

  В принципе, жизнь вполне могла и «состояться» - благополучная, ровная, покойная. Высшее образование получено, муж, дети, жилье, пока, правда, в коммуналке, но - героиня оставлена при университете, пишет диссертацию, значит в перспективе - преподавательская деятельность, ученики, гонорары, ну а детей более чем двух в наших условиях заводить глупо; муж - редактор в издательстве, и при «спокойном положительном характере» (то есть вступление в партию, институт марксизма-ленинизма, зам-зав отделом, зав отделом, зам Главного) в будущем у них - ведомственная квартира, дача где-нибудь на озерах под Хохловкой. Короче, жизнь лежала перед ними впереди как накатанная лыжня, только палками оттолкнись покрепче. Трудно? Так всем в начале было трудно, зато потом. Вот как раз то, что будет потом, и пугало больше всего. И потому:

  «Вскоре я начинаю делать очень много резких движений: ухожу из университета, мы берем приемную дочь, я начинаю КАЖДЫЙ день писать (рассказы)».

  Той свободы, которой пользовалась Горланова в среде своих университетских друзей, уже не хватало; да то была, как она формулирует для себя, и не свобода вовсе, а раскованность в разрешенных рамках. Ей же нужен был не эрзац свободы - квартира, зарплата, путевки и проч., а свобода подлинная, внутренняя. Путь к ней оказался парадоксальным - через

  полную «закабаленность бытом», обеспечившую Горлановой свободу внутреннюю. Но только быт здесь уже не вполне быт, а собственно жизнь во всей ее тяжести и во всей ее радости - муж, дети, друзья, книги, работа, но только своя собственная работа. В тексте есть замечательное определение этому явлению - «фридмон»: «- Как?

  - Фридмон. От имени ученого, открывшего его. Он был Фридман.

  - А что это за явление такое-то?

  - Ну, если ты находишься в чем-то, в шаре, допустим, то изнутри он кажется бесконечным. А вышел - снаружи он маленький».

  Писательство для Горлановой - фридмон. Сочинять можно и стоя в этой очереди. Горланова всю жизнь пишет под запах сгоревшего полотенца:

  «Когда рассказ пошел, все забыто, я очнулась - на кухне черно, а полотенце, которое кипятилось, сгорело в уголь. Вдохновение пахнет полотенцем», -

  эта сугубо бытовая, по-женски цепким глазом увиденная деталь выглядит в прозе Горлановой одной из самых емких метафор.