ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Когда приходит осень, всё покрывает плесень,
ревёт, блуждая в тучах, летучий серафим.
И дряхлые надежды в потрескавшемся гриме
собой торгуют робко у входа в райсобес.

Когда приходит осень, роняет ветер наземь
усталых пешеходов в кургузых пиджаках.
Они лежат недвижно, с торчащими ногами
и, обходя их, дамы брезгливо морщат нос.

Когда приходит осень, текут по стёклам слёзы
и мокрая старушка в протухшем шушуне
разбавленною водкой торгует из подмышки,
чтоб рваный рупь целковый набить себе в матрац.

Когда приходит осень, я ухожу из дома,
несу старушке мокрой последний рваный рупь.
С восставшею из гроба трухлявою надеждой
всю ночь, стуча костями, мы пляшем и поём.

А вообще осень наступает тогда, когда я заправляю одеяло в пододеяльник. Уже наступила.

5 сентября 2003

Кто-то зарезал моих соседей. Или может быть они кого-то зарезали или друг друга перерезали, не знаю, но вся площадка вчера вечером была довольно изрядно измазана Кровищщей неестественного какого-то клюквенного цвета.

Милиция конечно сразу обрадовалась такому удачному поводу схватить меня прямо на дому. А то я в последнее время стал Хитрый и почти не езжу в метро, где она меня обычно дожидается.

Милиция меня долго допрашивала, но я ни в чём ей не сознался, вообще ни в чём. Я даже не назвал ей номер своей квартиры, потому что сам его никогда не помню, помню только что цифры все чётные. А нахуя мне спрашивается знать номер своей квартиры, если я и так помню, где она расположена. А газеты и журналы я не выписываю, потому что сейчас не стало хороших газет и журналов. Это раньше были моделист-конструктор и техника-молодёжи, а сейчас хуйня одна какая-то.

Только кажется милиции это не очень понравилось. Человек конечно имеет право не помнить номер своей квартиры, это на здоровье, может быть он вообще пришёл домой из дурдома ванную принять, но милиции такой человек почему-то сразу сильно не нравится. Кое-как её из дома вытолкал. Обещала впрочем вернуться — у неё кажется есть мысль, что возможно это я всех зарезал.

11 сентября 2003 — Клобучок

А вот почему кстати не бывает прокладок для мужчин? Есть ведь даже русское народное наблюдение: «сколько ни стряхивай, а всё равно последняя капля в штаны упадёт». А рынок сбыта какой.

Конечно мужикам прокладки носить западло, это понятно. Так и не нужно именно прокладок. Нужно сделать Клобучок, наподобие того, который надевается на голову соколу во время охоты, на шнурках.

А какую можно делать чудесную рекламу.

Ну например вот сидит мужик с подзорной трубой и рассматривает на улице тёток. А тётки все страшные очень, неинтересные. И тут идёт ОНА, блондинка конечно. И дальше конечно аллегорию нужно показывать, потому что Хуй же нельзя показывать — это же порнография сразу, если Хуй. Лопаются значит на клобучке шнурки, взмывает Сокол высоко-высоко в небо и впивается в белую голубку, и рвёт когтями нежные её бока, и падают они вместе в высокую траву. И всё это под какую-нибудь торжественную музыку наподобие как у эмтээс или мегафона. Клобучок Сокол.

Или сидят допустим дети вокруг стола в деревенской школе, а учительница загадывает им загадки из журнала мурзилка.

«Чтобы спереди погладить, нужно сзади полизать» — загадывает учительница. «Марка!» — хором отвечают дети.

«Ты пожми его немножко — станет твёрдым как картошка» — «Снежок!» — снова хором кричат дети.

«У какого молодца лихо капает с конца?» Дети недоуменно молчат, переглядываются.

Тут слышен громкий стук капель. Все поворачиваются и смотрят на самовар в углу, у которого каплет из крантика.

Тогда к самовару подходит мальчик и повязывыет ему Клобучок.

Да много чего можно напридумывать. Можно например пропитывать Клобучок эвкалиптовым маслом, экстрактом алоэ или другими полезными притирками — чтоб справный был Хуй, да гладкий, чтоб прямо глаз не отвести. Мужики, они свой Хуй все страшно любят и будут просто толпами за этими клобучками ломиться, точно говорю.

15 сентября 2003 — Размножение простым делением

18 сентября 2003

Когда я был ещё молодой, я был очень большой идиот. Нельзя сказать, что за многие годы, прошедшие с тех пор я им быть перестал, но многих штук я уже себе не позволяю, потому что нельзя.