ЖЖ Дмитрия Горчева (2005–2006)

Нужно что-то делать с лицом. Вот недавно ехал в маршрутке, а рядом молодой человек извлекал звуки из очень наверное престижного мобильного телефона. Потом он от него на секунду отвлёкся, посмотрел зачем-то на моё лицо, вздрогнул, сказал «извините» и пересел на другое сидение.

6 ноября 2005 (ljr)

«Скажи мне мой повар, сын моряка,
скажи, ничего не тая:
в твоём очаге дымится рука:
Ей-ей! Да она же моя!

Признайся, но только подумай сперва,
подумай, ёб твою мать!
В твоём котле кипит голова —
моя голова, как пить дать!

Мой хуй в сковородке — какая хуйня!
Ну я тебе дам тумака!» —
кричал я, но только не слышал меня
мой повар, сын моряка.

9 ноября 2005 (ljr) — Моя последняя мама (рассказ из иностранной жизни)

Он осторожно ощупал своё новое лицо. Выковырнул ногтем засохшую за носовым крылом муху и посмотрел себя в зеркале. В зеркале было видно, что из всех его глаз по-прежнему текут густые слёзы.

Он медленно опустился на пол внизу комнаты и, порывшись в нагрудном кармане («грудь всегда расположена спереди» — напомнил он себе), достал губную гармошку Вельтмайстер — всё что осталось от трофейного аккордеона его отца.

Издав на гармошке несколько мелодических звуков, он запел глубоким звучным голосом:

Мама! О моя мама!

Почему ты молчала о том, что я чёрный?

Почему ты столько лет молчала о том, что я чёрный?

Мама, моя последняя мама.

Мама!

Зачем ты мне не сказала тогда?

Зачем ты мне не сказала тогда, что я чёрный?

О, если бы ты мне сказала тогда,

ты была бы жива до сих пор,

моя последняя мама.

Да, я знаю теперь, что я чёрный!

О, как я знаю теперь, что я чёрный!

Моя последняя мама. *

__________________

* (перевод автора)

Закончив песню, он тщательно спрятал гармошку внутрь нагрудного кармана, распахнул руками окно и вспрыгнул на подоконник. Несколько секунд он колебался, стоя на самом краю: в небе собиралась гроза, а по земле уже приехали полицейские машины.

Внезапная мысль посетила его: он проверил замок ширинки — замок был широко распахнут. «Хорошо!» — подумал он, доставая хуй. Через некоторое время снизу послышались обиженные выстрелы.

Он застегнул ширинку, ещё раз проверил лицо, оттолкнулся ногами от подоконника и полетел, задевая небоскрёбы своим широкополым плащом и шляпой.

«Мама, моя последняя мама,» — успел он подумать незадолго перед тем, как пылающей ракетой вонзиться в трансформаторную подстанцию.

После этого его больше не видели.

10 ноября 2005 (ljr) — Из прошлого

Как я уже когда-то говорил, Тим Смит, мой бывший американский начальник, был человек неплохой, даже, скорее, хороший, особенно на фоне остального поголовья американских экспертов в Казахстане, но про них, впрочем, как-нибудь в другой раз.

По субботам Тим закупался продуктами (он не доверял местному варварскому общепиту и готовил пищу дома) на Зелёном Базаре — это центральный базар города Алма-Аты, действительно очень замечательный: одних только корейских рядов на нём было четыре, не говоря уже про всё остальное.

В такие походы Тим обычно звал меня, чтобы я помогал ему с переводом, хотя он и сам прекрасно умел спросить «сколко?» и великолепно знал числительные (это первое, что выучивают американцы в чужой стране).

На базаре, понятное дело, вокруг нас клубились бесчисленные нищие старухи — они прекрасно разбираются вокруг кого следует клубиться. Тим время от времени выдавал какой-нибудь из них трёшку или десятку, от чего старух, естественно, становилось ещё больше.

Однажды, когда мы выбирали виноград, подошла какая-то совершенно жалобная старуха и Тим вдруг ни с того ни с сего, порывшись в портмоне, выдал ей бумажку в пятьсот тенге (что-то около десяти долларов по тем временам). Старуха схватила бумажку и практически растворилась в воздухе, даже я рот разинул, а все остальные старухи только и успели что лязгнуть железными зубами.

Тим после этого пришёл в крайне довольное расположение духа (видимо ему представлялось, как старуха накупает продуктов или может быть идёт в пиццерию и в первый раз в жизни кушает по-человечески и вспоминает Доброго Американского Человека), а остальные старухи тем временем шушукались, сбившись в кучу и злобно посматривали в нашу сторону.

В конце концов от них отделилась одна старуха и подошла ко мне: «Ты скажи своему этому, — сказала она, — он плохо делает. Он бы дал всем по чуть-чуть, все бы спасибо сказали, Аллаху бы молились. А он всем плохо сделал. И Нурия сюда больше не придёт. Пусть больше так не делает». И ушла.

«Чего хотела?» — спросил Тим, отвлекшись от своих приятных мыслей. «Да так, — сказал я, — недовольная». «А! — сообразил Тим. — Бабущька олсо вонтс файв хандрид. Нот тудэй. Некст тайм».

«Бай-бай», — приветливо помахал он старухам и мы пошли дальше покупать не то кабачки, не то баклажаны — Тим был строжайший вегетарьянец.