Зяма - это же Гердт!

Хорошо пить с Гердтом чай!
Хоть вприкуску, хоть вприглядку.
Впрочем, водку невзначай
С Гердтом тоже выпить сладко.
Пиво, бренди или брага —
С Гердтом всё идет во благо,
Потому что Зяма Гердт
Дарит мысли на десерт.
Ты приходишь недоумком,
Но умнеешь с каждой рюмкой,
И вопросы задаешь,
И, быть может, запоешь!
А потом я спел ему такой романс:
Ах, ничего, ничего,
Что сейчас повсеместно
Близких друзей сокращается круг.
Не оставляйте стараний, Маэстро,
Не выпускайте стакана из рук!..

Для меня его уход из жизни был настоящей потерей. Он относился к той части русской интеллигенции, по которой можно было сверять поступки.

Не знаешь, как отнестись к тому или иному явлению, публикации, книге и даже фильму, — спроси у Гердта.

Он поразительно четко чувствовал фальшь. Он мог похвалить, а мог вынести приговор, буквально убить одним словом. Я никогда не забуду, как мы были с ним на концерте рок-группы в Сочи. Мы вышли, и он сказал: «За два часа ни одной секунды искусства!..» По-моему, это гениальная рецензия.

Несмотря на то что Гердта большинство зрителей и коллег знают как добродушного, веселого рассказчика, такого… комфортного во всех отношениях собеседника, он был естествен во всех своих проявлениях. Он мог сказать: «Мне неприятно здесь пить», встать и уйти.

Вообще фразы Гердта, которые он мог бросить на прощание или сказать здороваясь, типа: «Видеть вас — одно удовольствие, а не видеть — совсем другое…» — мгновенно становились крылатыми. Или: «Пошел в кино, через полчаса ушел. А уходить мне очень трудно…»

Он в одинаковой степени любил шутку литературную и шутку, сказанную на ходу, в обиходе. При всей своей жесткости в оценке всего того, что происходило в театре, литературе и кино, он мог подсесть к человеку и сказать: «Я хочу выпить за вас. Вы, на мой взгляд, человек безусловно талантливый». Или: «Я считаю, что это гениально, и даже не спорьте со мною. Я говорю сразу „это гениально“ для того, чтобы окончить спор и не переходить на личности…»

Это такая милая форма старой интеллигенции, когда вдруг в нюансах проскальзывало и «вы», и «ты», легко возникал комплимент, намек, шутка… Во всем этом была удивительная гердтовская гармония, подтверждением которой являлись и такие фразы: «Это — говно. Пойдемте отсюда».

Он ненавидел пошлость — условность, которую люди ставят выше смысла. Вот этого он на дух не переносил, и когда сталкивался с пошлостью, то у него сразу портилось настроение. Он, например, совершенно терялся, когда его спрашивали: «Зиновий Ефимович, а над чем вы сейчас работаете?» Разговор сразу же заканчивался.

Терпеть не мог вранья и неправды жизни и общества, которому, он очень надеялся, станет гораздо лучше жить после падения коммунизма. Терпеть не мог коммунистов…

Однажды был какой-то митинг, и мы, выходя из Дома кино, продираясь через толпу, услышали оклик женщины, адресованный Гердту: «Туда не ходите! Там жиды!..» Гердт воскликнул: «Я тоже жид!» — и начал продираться туда, куда ему не советовала идти эта женщина. Она пыталась его остановить: «Вас-то я не имела в виду!..» — «Да нет, вы именно меня и имели в виду… — ответил Гердт. — Я этому рад!..» Он вообще был довольно задирист, мог вступиться за кого-то на улице, не боялся ответить на оскорбление, не боялся говорить правду.

Зяма очень любил свою машину и вообще всё то, что связано с бытом. Он командовал бытом своей семьи и помогал всем своим знакомым и друзьям, кто сталкивался с какими-то переустройствами, ремонтом, переездами… Я помню, как переехал в новую квартиру и думал, как ее обустроить. Поехал к Гердту советоваться по поводу шкафа. Гердт сразу же взял быка за рога: «Здесь даже и думать нечего! Нужно заказывать вот такой-то и такой-то шкаф… Вот такой-то фабрики… Тебе нравится мое предложение?!.» Я не успевал ответить «да», как он уже восклицал: «Это блестящий повод выпить!» — и уже доставал рюмки. Этот шкаф, «выпитый» с Гердтом, до сих пор стоит в моей квартире и несет свою верную службу.