Зигфрид

В половине двенадцатого он поставил точку в последнем интервью — ему все надоело и захотелось выйти на улицу подышать. Сойдя со ступенек отеля, он глубоко втянул в легкие холодный воздух. Был ветреный день, с поднятым воротником и развевающимися волосами он шел по шикарной торговой улице в сторону собора святого Стефания. И сейчас Гитлер не давал ему покоя. Почти сто лет тому назад по этой улице, возможно, шагал и он, бедняк в поношенной одежонке, с дикими мыслями в голове, он направлялся в сторону театра оперы, чтобы, отстояв очередь, попасть по входному билету в партер на «Сумерки богов»; кто знает, может быть, его фанатичный взгляд на секунду встретился со взглядом прохожего, элегантного офицера приблизительно одних с ним лет — на боку сабля в дорогих ножнах, в глазу монокль, во внутреннем кармане «Афоризмы жизненной мудрости» Шопенгауэра — это будущий отец Гертера торопился в «Захер» на любовное свидание.

Не дойдя до собора, Гертер свернул налево и вышел на Грабен. Центральной осью пространства, которое представляло собой нечто среднее между площадью и улицей, служила многометровая колонна, возведенная в семнадцатом веке в благодарность Богу за избавление от чумы, — ее, конечно, наслал не кто иной, как сам Дьявол. Гертер остановился и стал рассеянно рассматривать барочный памятник, вздымавшийся в небо подобно бронзовому кипарису. На самом деле конец чуме положил вовсе не Господь Бог, а Александр Флеминг, открыватель пенициллина, за что заслужил памятник высотой с собор святого Петра в Риме. Гертер шел дальше, вспоминая роман Альбера Камю «Чума»; Черная Смерть в нем символизировала национал-социализм. Эпидемия чумы семнадцатого века стоила жизни тридцати тысячам венцев, а за период шестилетней гитлеровской чумы и от ее последствий в Вене умерло двести тысяч человек. Почему не нашлось современного Флеминга, который изобрел бы антибиотик против этой заразной болезни? И почему венцы в знак благодарности не поставили памятник тем эскулапам, которые совместными усилиями освободили их город в 1945 году?

— Germanski niks Kultur, — пробормотал он.

По лабиринту узких улочек он шел обратно в гостиницу, после вчерашнего показа периодически узнаваемый прохожими на улице, — ожидалось, что машина посольства, на которой они должны были отправиться на ленч, подойдет через десять минут. Со стойки администрации он позвонил Марии, сказать, что уже ждет ее внизу. В эту минуту он увидел выходившего из лифта знаменитого дирижера, Константа Эрнста. Он редко выступал в Голландии, и Гертер знал его лишь в лицо. Музыкант сел в кресло, положил на колени газету и начал чисто по-голландски, вслепую, не глядя на руки, скручивать папиросу. Через некоторое время они приветствовали друг друга вежливыми кивками.

Усатый шофер появился в гостиничном холле одновременно с Марией и стал искать глазами тех за кем приехал. Когда Эрнст одновременно с Гертером встал с места и помахал ему рукой, ситуация прояснилась. С улыбками они подошли друг к другу и пожали руки.

— Представляться, я думаю, излишне, — сказал Эрнст.

— Мы последние двое голландцев, пока еще лично друг с другом не знакомых.

У Эрнста была открытая улыбка, из-за стальной оправы очков смотрели пытливые глаза. Он был на десять лет моложе Гертера, худее, чем он, одет с аристократической небрежностью. Несмотря на седые усы и спутанные волосы, спадавшие на лоб, у него был моложавый вид. Сидя на переднем сиденье рядом с шофером, он рассказывал, что репетирует сейчас с Венским филармоническим оркестром «Тристана и Изольду».

— Это замечательно, — отозвался Гертер, бросив красноречивый взгляд на Марию и при этом слегка покачав головой. — А у меня сегодня вечером лекция.

Эрнст ничего не сказал про «Открытие любви», но Гертеру казалось немыслимым самому вдруг спросить у собеседника, читал ли тот его книгу. Этого не должна была делать и Мария.

Резиденция посла располагалась в величественном районе Бельведер, по соседству с Ботаническим садом. В пышно обставленной гостиной чета Схиммелпеннинк, посол и его супруга, принимала приглашенных стоя. Они напоминали оживший официальный портрет: он — плотный господин в темно-синем костюме в узкую белую полоску, она — скромно одетая дама, но с такой улыбкой на лице, отточенность которой целые поколения мам и дочек репетируют перед зеркалом. Под ногами у четы лежала собака, своим бесформенным видом опровергавшая все законы генетики. Когда супруга посла сказала, что «Открытие любви» — одна из интереснейших книг, которые ей когда-либо приходилось читать, Гертеру показалось, что она говорит искренне.

— Но мы должны сделать вам одно ужасное признание, господин Гертер, — сказала она, показывая на собаку. — Кейс зарыл вашу книгу в землю. Здесь в саду.

Гертер наклонился и погладил собаку по голове со словами:

— Я сразу понял, что ты ортодоксальный еврей.

— Как вы сказали?

— Набожные евреи никогда не выбрасывают духовную литературу и никогда ее не продают. Они, почитая обычай, закапывают священные книги в землю.