Зигфрид

Затем пастухи сказали, что ждут Рахиль, его дочь.

— Об этом я и хотел вас спросить, — воскликнул Иаков. — Насчет ожидания! Я давно уже дивлюсь на вас. Вы сидите вокруг закрытого колодца, как сторожа, вместо того, чтобы отвалить камень и напоить скот. В чем тут дело? Правда, сейчас еще немного рано гнать скот домой, но раз уж вы здесь, раз уж вы пришли к скважине, вы бы все-таки могли отвалить камень и напоить овец вашего господина, вместо того, чтобы сидеть, даже если эта девица, которую вы называли, еще не явилась.

Он говорил с рабами наставительно и как человек, стоящий выше их, хотя и называл их братьями.

Вода взбодрила его тело и душу, он чувствовал свое превосходство перед ними.

Посовещавшись на своем языке, они передали ему через Иеруввала: так уж заведено, что они ждут, так оно положено. Они не могут отвалить камень, напоить стадо и погнать его домой, пока не придет Рахиль с овцами своего отца, которых она пасет. Сначала нужно собрать все стада, а потом уже гнать скот домой. И когда Рахиль приходит к колодцу первой, раньше, чем они, она тоже ждет, чтобы они пришли и отвалили камень.

— Охотно верю, — усмехнулся Иаков. — Она делает это потому, что ей одной не отваливать крышку, тут нужны мужские руки.

Но пастухи отвечали, что это безразлично, по какой причине она их ждет, так или иначе она ждет их, и поэтому они ждут ее тоже.

— Ладно, — сказал Иаков, — пожалуй, вы даже правы и, пожалуй, иначе вам и не подобает вести себя. Жаль только, что моему верблюду приходится столько времени терпеть жажду. Как, сказали вы, зовут эту девицу? Рахиль? — повторил он. — Иеруввал, объясни им, что это значит на нашем языке! Разве она и впрямь уже объягнилась, эта овечка, которая заставляет нас ждать?

— О нет, — сказали пастухи, — она чиста, как лилия в поле весной, как лепесток розы в росе, и мужские руки ей еще незнакомы. Ей двенадцать лет.

Видно было, что они относятся к ней почтительно, и невольно Иаков тоже проникся почтением к ней. Он, улыбаясь, вздохнул, ибо сердце его слегка екнуло от радостного любопытства при мысли о предстоящем знакомстве с дочерью дяди.

С помощью Иеруввала он еще немного поболтал с пастухами о здешних ценах на овец, о том, что можно выручить за свой товар, покуда один из них не сказал: «Вот и она».

Для быстрейшего времяпровождения Иаков уже начал рассказывать кровавую сказку о юных разбойниках, но при этих словах он умолк и повернулся туда, куда указывала рука пастуха. Тут и он увидел ее впервые, судьбу своего сердца, невесту своей души. Ту, ради глаз которой ему пришлось служить четырнадцать лет — овцу, мать, агнца.

Рахиль шла посреди своего стада, которое плотно сбилось вокруг нее, потому что овец все время обегал, высунув язык, свирепый пес.

В знак приветствия Рахиль подняла, держа за середину, свой посох, пастушеское оружие, металлическая часть которого состояла из серпа или мотыги. При этом она склонила голову к плечу и улыбнулась.

И впервые, издали, Иаков увидел ее очень белые руки и сверкающие красивые зубы.

Приблизившись, она обогнала семенивших перед ней овец, проложив себе дорогу посохом.

— Вот и я, — сказала она, прищурив глаза, как это делают близорукие люди, а потом подняла брови и добавила удивленно и весело:

— Чужеземец!

Чужой верблюд и незнакомая фигура Иакова уже давно должны были броситься ей в глаза, однако она не сразу показала, что заметила их.

Пастухи у колодца молчали и держались в стороне при встрече господских детей. Иеруввал тоже, казалось, решил, что они как-то договорятся между собой, и глядел на песок.

Под тявканье пса Рахили Иаков приветствовал ее поднятыми руками. Она ответила быстрым словом, а потом в косом малиновом свете уходящего дня, окруженные овцами и окутанные их чистым дыханием, под высоким бледнеющим небом они стояли с самыми серьезными лицами друг против друга.

Дочь Лавана была сложена изящно, этого не могло скрыть и ее мешковатое длинное желтое одеяние. Нехитро скроенное, оно сидело на девушке хорошо, удобно, хотя и тесно облегая плечи и показывая трогательную их тонкость и хрупкость. Черные волосы Рахили были скорее взлохмачены, чем кудрявы. Она была очаровательна! Была красива красотой одновременно лукавой и кроткой, которая шла от души. Видно было, и Иаков тоже заметил это, что за миловидностью кроются, как источник ее, дух и воля, обернувшиеся женственностью храбрость и ум. Так была она выразительна, так полна готовностью к жизни.

— Тихо, Мардука! — с укором воскликнула она, наклонившись к незамолкающему псу. А потом задала вопрос, который Иаков, и не понимая языка, мгновенно угадал:

— Откуда пришел господин мой?

Он указал через плечо на закат и ответил:

— Амурру.

Она поискала глазами Иеруввала, и, смеясь, кивнула ему подбородком.

— Какая даль! — сказала лицом и устами.

А затем явно попросила точнее назвать место, откуда Иаков родом, заметив, что запад обширен, и назвав при этом несколько тамошних городов.

— Беэршива, — ответил Иаков.

Она насторожилась, повторила. И ее рот, который уже начал любить, назвал имя Ицхака.