Зигфрид

Боже! Боже! Неужели
Эти руки, взор, уста
Мне даны? На самом деле
Мне сияет высота?

С неба мутная завеса
Ниспадает на леса
Где весенний праздник леса?
Где былые голоса?

Ветры где? Умолкли в пуще?
Неподвижен небосклон?
Мертвый сон, такой гнетущий
Всю природу ввел в полон.

Душу смутный страх неволит,
Закричишь — ответа нет,
Только вздох беззвучный молит:
Солнце! Выйди! Дай нам свет!

Гуще тени, ниже тучи,
Сумрак пажити покрыл,
Потемнели склоны, кручи,
Долы сумрачней могил.

Взгляд, в просторы устремленный,
Возвращается назад,
Мрак воздвиг свои заслоны,
Тучи темные висят.

Простираю с плачем руки,
Умереть мне в самый раз.
Смолкли жаворонка звуки,
Пламень солнечный угас.

Ну, к чему мне жить в пустыне,
Где во тьме зловещей даль,
Где веселья нет в помине
И везде со мною ныне только ужас и печаль.

Вдруг пронесся ветр летучий,
Над цветами, над травой,
Словно тронул струнный строй
И соткал узор созвучий.

Яркий блеск проник уже
Сквозь седой венец тумана
Тьма разорвана нежданно
На далеком рубеже.

И дохнуть я не рискую.
Вижу: алая стрела,
Раскаляясь добела,
Пала в дол, где я тоскую.

Трепещу, узрев зарю:
Может быть, весна настала?
Новой радости начало?
Словно духом воспарю?

Хлынула волна восхода
По лугам, по морю трав,
Взмыла к высям небосвода,
Всю природу раскачав.

Лес разбужен трелью птичьей,
Вострепенулся звонкий хор,
Мчатся птахи за добычей
Из чащобы на простор.

Я забыла и себя, и свою спасительницу. Мысли и взоры мои мечтательно блуждали между золотистыми облаками.

Мы взобрались на холм, осененный березками. Внизу расстилалась долина, тоже в зелени берез, среди которых виднелась маленькая хижина.

Веселый лай раздался нам навстречу. Маленькая собачонка, радостно виляя хвостом, кинулась к старухе, потом подбежала ко мне, обнюхала меня со всех сторон и снова вернулась к хозяйке, радостно подпрыгивая и повизгивая.

Спускаясь с пригорка, я услыхала какое-то чудное пение, невозможно было понять, кто поет, — таким странным показался голос:

Уединенье —
Мне наслажденье,
Сегодня, завтра,
Всегда одно:
Мне наслажденье —
Уединенье.

Эти немногие слова повторялись снова и снова. Звуки этой песни я бы сравнила разве только со сливающимися вдали звуками охотничьего рога и пастушеской свирели.

Любопытство мое было до крайности возбуждено. Не дожидаясь приглашения старухи, я вошла вслед за ней в хижину.

Несмотря на сумерки, я заметила, что комната была чисто прибрана, на полках стояло несколько чаш, на столе какие-то невиданные сосуды, а у окна в блестящей клетке сидела птица. Та самая птица, что так чудно пела.

Старуха кряхтела, кашляла, суетилась и, казалось, не могла найти себе покоя. Она то гладила собачку, то разговаривала с птицей, которая на все ее вопросы отвечала все той же песенкой. Мне казалось, что старуха напрочь забыла обо мне.

Рассматривая ее я не раз приходила в ужас. Лицо ее находилось в беспрестанном движении, голова тряслась, вероятно, от старости, так что я никак не могла словить, соединить в целое ее образ.

Отдохнув немного, она засветила свечу, накрыла крохотный столик и принесла ужин. Казалось, только тут она вспомнила обо мне и велела взять один из плетеных стульев.

Я уселась напротив нее, между нами стояла свеча.

Старушка сложила свои костлявые руки и, громко молясь, продолжала гримасничать, да так, что я чуть не захохотала, но удержалась, боясь рассердить Богом, чудом посланную мне спасительницу.