Зигмунд Фрейд

Те ранние работы Фрейда по совращению содержали сомнительные доказательства. В работе Ференци реальных свидетельств не приводилось вообще. Он приводит конкретный пример лишь один раз, упоминая «учителя», который недавно рассказал Ференци о «пяти семьях из приличного общества, где гувернантка жила в регулярной половой связи с мальчиками от девяти до одиннадцати лет».

Неизвестно, пытался ли Фрейд его отговорить. Когда супруги Ференци ушли, он рассказал Бриллу один анекдот о старом еврее, который обещает польскому барону, что через три года научит его собаку говорить. «Почему бы нет? — говорит он другу. — Через три года умрет либо барон, либо собака, либо я сам». Фатализм был лучшей защитой Фрейда. Рассказывая Анне, как он был шокирован, он говорил, что Ференци выражался о детских травмах практически теми же словами, которые он использовал тридцать пять лет назад. Он говорил Эйтингону, что статья глупа и несовершенна, хоть и безвредна.

Это не означало, что не стоит пытаться отговорить Ференци от представления статьи на конференции. Но Ференци был слишком важной фигурой, чтобы его можно было заставить замолчать: именно он основал международную ассоциацию, к съезду которой собирался обращаться. Статью приняли холодно — так же, как когда-то рассказ Фрейда о детском совращении приняли венские психиатры. Сам Фрейд при этом не присутствовал. Он уже много лет не посещал публичных собраний. Позже, как редактор «Международного журнала», Джонс исключил эту статью из издания.

Проблема Ференци была решена болезнью. Он уже плохо чувствовал себя во время Висбаденского съезда. Он страдал от злокачественного малокровия, которое в то время было необратимым заболеванием, и умер в мае 1933 года.

В письме Джонсу вскоре после этого Фрейд писал, что «вместе с Ференци уходит часть старой эпохи», которая сменится новой, «когда уйду я… Судьба, решимость, вот и все». Затем Фрейд описывает состояние Ференци:

Его уже давно не было с нами и в действительности даже с самим собой. Теперь легче понять медленный процесс разрушения, жертвой которого он стал. В последние два года он выразился органически в виде злокачественного малокровия… В последние недели жизни… с ужасной последовательностью развилась умственная дегенерация в виде паранойи. Центральное место занимало убеждение, что я недостаточно его люблю… Его технические инновации были связаны с этим, потому что он хотел показать мне, с какой любовью нужно относиться к пациентам, чтобы помочь им… Но давайте хранить этот грустный конец в тайне.

Психическая неустойчивость была известным побочным эффектом малокровия в поздней стадии. Но паранойя была болезнью предателя, и Фрейд, оставив двусмысленности в своем письме, которые получатель мог истолковать по своему усмотрению, сумел представить Ференци как человека психически неустойчивого уже много лет. Знакомый метод.

Джонс проигнорировал приказ ничего не говорить — едва ли Фрейд мог на это рассчитывать. Он должным образом улучшил историю. Когда он написал биографию Фрейда, мир узнал о «демонах, таившихся» в душе Ференци, который годами с ними боролся, пока не был побежден и не стал жертвой психоза. Это искажение истины стало общепринятым мнением. Конечно, Ференци был идеалистом, стариком и невротиком, которого стоило лечить, но если это называть сумасшествием, то среди аналитиков он был не одинок.

Что касается движения, идеи Ференци были забыты, поскольку они были не только оскорбительными, но и непрактичными. Тот Фрейд, который всегда был готов помочь наиболее интересным пациентам и проводил с ними бесчисленные часы, на полу ли или где-либо еще, едва ли положил бы в основу терапевтического метода такое расточительное использование времени. Нельзя было отказаться и от авторитета аналитика в методике Фрейда, потому что авторитет и дисциплина играли важнейшую роль в его терапии.

Сорок лет спустя психоанализ стал изменяться. Начали придавать больше значения матерям (в отличие от Фрейда). Акцент начал смещаться с детских фантазий на окружение ребенка. Это было, по крайней мере, отдаленно связано с методами Ференци. Структура анализа перестала быть такой неприкосновенной, и люди заговорили о «терапевтическом союзе», как когда-то Ференци говорил об «эмпатии». Даже детское совращение бурно вернулось с начала восьмидесятых годов, когда появилась масса преувеличений, как бы уравновешивающая преуменьшения в прошлом. Такого мира Фрейду было бы не понять.