Зигмунд Фрейд. Упадок и конец психоанализа

Далее Фрейд пытается объяснить предполагаемую гомосексуальность Леонардо в духе своей теории инфантильного сексуального развития. Он начинает с клинического наблюдения, что у гомосексуалистов «в раннем, впоследствии индивидуумом позабытом детстве было очень интенсивное эротическое влечение к лицу женского пола, обыкновенно к матери, вызванное или находившее себе поощрение в слишком сильной нежности самой матери и далее подкрепленное отступлением на задний план отца в жизни ребенка». (стр. 124) Потому что: «Это выглядит почти так, как будто присутствие сильного отца гарантирует сыну правильное решение для выбора объекта в противоположном поле». (стр. 125)

Итак, в то время как, с одной стороны, присутствие реальной отцовской фигуры было бы в состоянии предотвратить развитие гомосексуальных привязанностей, Фрейд из «факта», что Леонардо воспитывался только матерью в одиночку, делает вывод о более или менее неизбежном возникновении симпатий к собственному полу.

Но, очевидно, есть только очень немного настоящих «улик» в пользу версии о гомосексуализме Леонардо. Хотя когда ему было 24 года, и «он жил еще учеником в доме своего учителя Веррокьо, на него и других юношей поступил донос по поводу запрещенного гомосексуального сожития. Расследование окончилось оправданием». (стр. 98 и далее).

Затем Фрейд пишет:

«Кажется, он навлек на себя подозрение тем, что пользовался как моделью имевшим дурную славу мальчиком. Когда он стал мастером, он окружил себя красивыми мальчиками и юношами, которых он брал в ученики». (стр. 99 и далее).

Фрейд повторяет последнее предложение и в другом месте, и еще добавляет: «Он был к ним добр и снисходителен, заботился о них, сам ухаживал за ними, когда они были больны, как мать ухаживает за своими детьми и как его собственная мать могла бы ухаживать за ним». (стр. 127)

Кроме того, в его дневнике были найдены определенные записи о выдаче небольших денежных сумм его ученикам, причем Фрейд дает понять, что «...не поведение Леонардо, но тот факт, что он оставил нам эти свидетельства, требует разъяснения». (стр. 129)

И затем среди оставшихся после смерти Леонардо документов был найден еще счет «на расходы после смерти на похороны Катарины». (стр. 129) Хотя не существует никаких более подробных сведений о личности этой женщины, Фрейд [по примеру Дмитрия Мережковского] исходит из того, что речь в данном случае могла идти только о матери Леонардо. Всю эту довольно извилистую и путаную аргументацию Фрейда, которая является самой настоящей бурдой из фактов и предположений, Стэннард резюмирует следующими словами:

«Если поставить этот счет о расходах на похороны рядом с дневниковыми записями о деньгах, выделявшихся им для его учеников, то он расскажет нам драматическую и до сих пор неизвестную историю. Вопреки всей смущенности и стеснительности, вытесненные чувства Леонардо эротического притяжения, которое вызывали в нем его мать и его ученики, приобретают в сознательном выражении характер «невроза навязчивых состояний», который становится заметным в его навязчивом желании записывать расходы на них с педантичной обстоятельностью. Теперь скрытая жизнь художника становится яснее, потому что в свете всех этих многочисленных накопивших свидетельств его бессознательная душа как раз и позволяет нам увидеть то, что никогда не могла бы сказать его сознательная душа: «Из-за этого эротического отношения с матерью я стал гомосексуалистом».6

На то, в какой мере Фрейд еще смог использовать эту интерпретацию для понимания искусства Леонардо, указывает, наконец, следующая цитата: «Если психоанализ и не объясняет нам причины художественности Леонардо, то он все же делает для нас понятным проявления и изъяны его таланта. Думается все-таки, что только человек, переживший детство Леонардо, мог написать «Мону Лизу» и «Святую Анну», обречь свои произведения на столь печальную участь и так неудержимо прогрессировать в области знания, как будто ключ ко всем его созданиям и неудачам скрывается в детской фантазии о коршуне». (стр. 158)

Фантазия как таковая казалась Фрейду состоящей «из воспоминания о сосании и поцелуях матери» (стр. 132), что он переводил таким образом: «мать запечатлела на моих губах бесчисленное количество страстных поцелуев». (стр. 132)

Вооруженный таким (предварительным) пониманием Фрейд пытается интерпретировать один из самых заметных признаков живописи Леонардо, а именно

«...удивительную, обольстительную и загадочную улыбку, которой он заворожил уста своих женских образов». (стр. 132)

Это была – согласно Фрейду – та «блаженно-восторженная улыбка», которая будила в Леонардо «что-то, уже издавна дремавшее в его душе, вероятно, старое воспоминание», воспоминание о его матери и об улыбке, «которая некогда играла на губах ласкавшей его матери». Но он «давно был под властью задержки, не позволявшей ему желать еще когда-нибудь таких нежностей от женских уст. Но теперь он был художник и поэтому постарался кистью вновь создать эту улыбку; он придавал ее всем своим картинам». (стр. 140 и далее).