Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка

Положение с кадрами в Караганде было таким напряженным, что каждое увольнение рабочего или служащего с правом выезда за пределы республики санкционировал прокурор. Возможность покинуть Казахстан имели только те, кто получал досрочное освобождение, реабилитацию или снятие ссылки по суду.

Здесь я впервые получил трудовую книжку.

Мне уже было 32 года, но я все еще не имел определенной специальности. Кадровичка завода горно-шахтного оборудования, куда нас направили для оформления на работу, записала с моих слов: «профессия — чертежник». А трудовую деятельность я начал в 14 лет и за прошедшие годы работал копировщиком, чертежником, статистиком, счетоводом, бухгалтером-расчетчиком, техником-конструктором, строителем, художником, переводчиком… И поскольку все эти работы я исполнял в заключении, я не мог назвать себя специалистом ни в одной из них кроме двух первых, с которых начинал свою трудовую жизнь.

Поселок завода горно-шахтного оборудования, куда нас определили, находился рядом с заводом. В новых домах жилье получали семейные работники завода. В центре поселка — двухэтажное здание общежития для холостяков, небольшая столовая, почта.

При общежитии — клуб с большим зрительным залом, проекторной и сценой.

Здесь проходили торжественные вечера, спектакли, киносеансы. В выходные дни молодежь устраивала танцы. Иногда в клубе останавливались «целинники». Не всегда это общение заканчивалось миром — бывали случаи поножовщины и драк. Клуб посещали и жившие поблизости чеченцы. Они жили тут еще с войны, приспособились к местным условиям, чувствовали себя здесь хозяевами и грабили жителей, поздно возвращавшихся из города в поселок.

Сам поселок находился между городом и строящимся заводом ГШО[38]. Рядом с поселковой территорией железная дорога, по которой в Караганду шли грузы и пассажирские поезда. Они останавливались у недостроенной станции — со временем она должна была стать главным приемным пунктом и отстоем поездов. От станции в сторону города — асфальтированное шоссе, оно заканчивалось у въезда в город, рядом с Дворцом культуры горняков.

Благоустроенное общежитие стояло в самом центре, фасад и главный выход обращены в сторону железной дороги и виднеющихся заводских корпусов. Дорога на завод проходила через железнодорожную насыпь и голую солончаковую степь, пустынную и особенно неприятную в ночное время, когда заводчане после смены возвращались в поселок. Одиночек грабили.

В общежитии меня определили в одну комнату с Колей Попковым, знакомым еще по Тайшету. Скромный и уравновешенный человек, был для меня лучшим напарником. Оказался он в Сибири после окончания войны, а до этого всю сознательную жизнь прожил в Харбине. Кстати, в сибирских лагерях было много русских эмигрантов из Маньчжурии. Долгая жизнь на чужбине оставила на них отпечаток ущербности: попав в Россию, они и здесь, в лагерях, чувствовали свою неполноценность и обделенность в правах.

Жили мы с Колей дружно, ходили в компанию молодых людей из общежития, у которых проводили вместе праздники и свободное время. Он привез из Тайшета чудом сохранившийся баян и аккомпанировал поющим. У меня сохранился карандашный набросок, сделанный с Коли, играющего на баяне.

Работали мы в разных цехах завода. Он, как и в Тайшете, пошел в паросиловое хозяйство сантехником; меня определили чертежником в Отдел главного механика, но уже на следующий месяц перевели на должность техника-конструктора.

Я никак не мог согласиться с теми обязанностями, которые исполнял в Отделе главного механика. Строительство завода планировалось в три очереди. В 1955 году была закончена первая и начаты две другие. В течение дня я должен был обойти много объектов, узнать и записать что нужно на ближайшие дни; следил за поступлением оборудования, материалов. Работа была больше схожа с работой экспедитора и не отвечала представлениям, которые сложились в техотделе ЦАРМЗа. Должен заметить, что опыт, приобретенный в Тайшете, крайне пригодился в Караганде.

По тем временам я получал очень небольшую зарплату. Ее хватало едва-едва. Питаться приходилось утром и вечером в поселковой столовой; в обеденный перерыв — ходили в заводскую. Удобная столовая, с довольно разнообразным набором готовых обедов, привлекала не только холостяков, но и семейных, которые брали обеды на дом.

У столовой собирались постоянные посетители из цехов и заводоуправления. За короткий срок ежедневного общения я узнал тут многих.

В общежитии жили не только ссыльные, но и те, кто учился в Алма-Ате или Караганде и попал на завод по распределению.

2.

На втором этаже общежития жили так же знакомые по Тайшету поляки Роман и Павел и латыши Йонас и Пранас. Рома и Паша освободились по зачетам, не досидев до «звонка» полгода. За их плечами осталось девять лет заключения и более тридцати прожитой жизни.

Латыш Йонас был старше поляков на 10–15 лет. Казался человеком малообщительным, неразговорчивым. Крупные черты, мясистый нос и подбородок, большие уши придавали лицу сходство с неандертальцем. Пшеничный же цвет волос и голубые глаза несколько смягчали его.