Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка

Чем больше я оставался в темноте, тем лучше адаптировался в окружающей обстановке. По всей длине камеры от двери и до противоположной стены, где выделялось черное пятно окна с «намордником», я различил настеленные из досок нары.

В разбитое стекло тянуло ветром и холодом. Кто-то предусмотрительно заткнул дыру скомканной тряпицей. В углу у окна деревянная бочка — «параша», без крышки, отчего в камере стоял запах общественного туалета.

Обстановка в камере оживилась. То там, то здесь вспыхивали цигарки курящих, поплыл запах табачного дыма.

— Спасибо, парень, а теперь и на нары можно. Здесь для всех порядок один — кто пришел последним занимает место у параши.

Сколько человек было в камере, я не видел, место мое пришлось почти у окна, и я забрался на нары, чтобы там провести ночь.

Чтобы лучше согреться, я застегнул пальто, поглубже на уши надвинул кепку, обвязался шарфом и, приподняв воротник, «калачиком» устроился у стены. Со всех сторон продувало, и холод проникал во все уголки.

Но не один холод заставлял меня содрогаться. В эти минуты сердце испытывало чувство боли от только что перенесенной трагедии — она не давала покоя.

«Нет, не может быть… Это ошибка. Все прояснится. Ведь наказывают за преступления. Завтра-послезавтра разберутся обязательно. Я верю, меня освободят. Разве я преступник?»

Я ворочался с бока на бок. Где-то за стеной слышались порывы ветра. Сон бежал прочь. Мысли возвращались к действительности, к возникающим и исчезающим надеждам. Еще вчера было реальностью возвращение домой, встреча с родителями и Асей, а сегодня все перечеркнуло прокурорское решение на арест.

В последнее время я все чаще представлял себе знакомый с детства город, вокзал, все, что было по дороге домой. Вспоминались улочки, по которым обычно добирался до «Шемахинки», исхоженная вверх-вниз Сураханская с ее узкими, неудобными тротуарами, знакомый до мелочей меликовский дом с двумя парадными, ворота во двор и выбитые на стене у ворот две буквы «П» и «А», в глубине двора маленькая галерейка.

Мне казалось, что до возвращения домой остаются считанные недели. Я уже слышал и стук в дверь и изменившийся голос мамы: «Кто там?»… И долгожданную встречу!..

Сколько раз она проходила перед моими глазами! А теперь ее не будет, она останется лишь в моем воображении. Мысли о доме не давали покоя, уходила надежда на скорое возвращение.

«Неужто это конец? Если нет выхода — значит впереди петля».

«Нет! Нет! Я не могу, не хочу согласиться с этим».

В сознании явственнее возникали контуры, когда-то абстрактных, а теперь вот реальных понятий «тюрьма» и «свобода», появилась возможность увидеть и понять их. Судьба вначале познакомила с пленом, позволила глубже рассмотреть жизнь, прибавила жизненного опыта, а теперь предлагает продолжить и углубить его.

Но я не смогу осилить это испытание, у меня не хватит мужества. Только объективное следствие и оправдательный приговор вернут меня к жизни.

Долго еще продолжалось осознание, переваривание случившегося.

Но, наконец, усталость взяла свое, и я забылся тяжелым, мучительным сном.

4.

Следственный изолятор оставил у меня невеселые воспоминания. Их можно понять и объяснить. Попал я туда в трудное послевоенное время — в период разрухи и голода. Люди на свободе продолжали жить по карточкам, на рынках были недоступные цены. Что же можно было ожидать в тюрьмах и лагерях?

Не собираюсь подсчитывать суточные калории еды — пайки ржаного хлеба, чайной ложки сахара, кусочка соленой рыбы и черпака баланды, неизвестно из чего приготовленной, — а скажу только, что после двухмесячного пребывания в изоляторе дорогу в баню раз в десять дней заключенные преодолевали, поддерживая под руки один другого.

Находящиеся здесь под следствием знали, что после его окончания и подписания 206 статьи, их переведут в Бутырскую тюрьму, где они будут ожидать судебного решения. Этого дня ожидали с большим нетерпением, чтобы испытать тепло и попробовать лучшую, чем в изоляторе, тюремную баланду.

Тюрьма предлагала более терпимые условия заключенным; ее стены скрывали позор и унижение людей бесправных и обездоленных, о которых много говорила и писала за рубежом пресса.

Утро в изоляторе начиналось с унизительной процедуры туалета — заключенных выводили во двор на оправку. Для этого на громадной территории были вырыты глубокие ямы-траншеи в несколько рядов, и арестованные должны были успеть за несколько минут взобраться на край ямы «орлом» и, балансируя на ней под дулом автомата, свершить естественную надобность.

Эту унизительную процедуру нужно было видеть, чтобы понять цинизм и надругательство бывших фронтовиков контрразведки СМЕРШ. Армия, победившая фашизм, демонстрировала свое презрение и силу изгоям общества.

Еще более унизительным выглядел строй «доходяг» — арестантов, идущих через полотно железной дороги в городскую баню. «Доходяги» еле передвигали ноги и поддерживали друг друга под руки. Сопровождение заключенных конвоем автоматчиков производило внушительное зрелище и психологически воздействовало на окружающих людей.