Зильбер. Третий дневник сновидений.

- Нет! Артур опять обратит всё в свою пользу. Пожалуйста, позаботься о Грейсоне, ладно? - Я попыталась улыбнуться, но у меня по-настоящему не получалось. - А я отведу Персефону домой. Встретимся потом у миссис... у нашей старой подруги, да?

Я дотронулась до Персефоны.

- А Генри?

Пришлось ещё раз остановиться и посмотреть на него.

- Хм-м? - хмыкнул он.

Почудилось ли мне, или смешок Генри был дрожащим?

- Спасибо, что ты меня загородил, - поблагодарила я. - И самом деле, очень... по-рыцарски. И ужасно легкомысленно.

- Ну... - Теперь Генри улыбнулся по-настоящему. - Я просто не мог иначе. С инстинктами не поборешься.

Глава 10

«Дерево хочет покоя, но ветер не утихает».

Не знаю, почему именно сейчас мне вспомнилось изречение моего калифорнийского тренера по кунг- фу, мистepa By, ведь после полуночи было совершенно безветренно в этом квартале задумчивых лондонских вилл. И ни одного дерева.

Вообще-то я мечтала о покое. Всё время. Вместо этого каждый день возникали новые проблемы, с которыми приходилось справляться. Мало толку говорить о вызовах, их было слишком много, и по большей части они не имели решений. Всё казалось совершено безысходным. Артура остановить было нельзя: он как цунами. Мы ничего не могли с ним поделать, не обзаведясь друзьями в высших сферах.

Я проводила Персефону домой и позаботилась, чтобы она сразу попала в свою комнату и родители не увидели её заплаканное лицо. К счастью, они рано легли спать и давно наслаждались здоровым сном.

- По крайней мере, я первый и последний раз смогла попробовать вино «Шато Марго» 1972 года, прежде чем оборвалась плёнка, - пробормотала Персефона, пока я помогала ей стереть с лица макияж, надеть пижаму и вернуть платье Пандоры в её шкаф. - Странно ведь, что я так точно помню вино, но ничего про то, что произошло потом?

Это верно. Но как я могла ей всё объяснить, если после этого ей не удастся заснуть, может, ещё долго? Сон для неё жизненно важен, а случившееся казалось таким сложным, что осмыслить это не удалось бы и на трезвую голову.

К счастью, Персефона была слишком измучена, чтобы об этом думать. Как была, ничего не выяснив, она просто легла в постель, надеясь заснуть мёртвым сном. Пробуждение завтра утром могло оказаться достаточно страшным. Я знала: сразу после пробуждения чувствуешь себя совершенно нормально, тебе тепло под одеялом. Но едва потом, чаще всего в туже секунду, вспоминаешь, что случилось, это кажется таким абсурдным сном, что хочется лишь умереть.

Я укрыла Персефону, сошла в темноте по лестнице и осторожно закрыла за собой дверь, чувствуя облегчение от мысли, что в последний момент здесь не появится никто из её семейства в ночной пижаме, который вполне мог бы принять меня за грабителя.

Когда я проходила мимо автобусной остановки неподалёку от дома Персефоны, как раз подъехал автобус, но я решила, что лучше пройтись пешком: может, прохладный ночной воздух освежит голову. И хотя где-то церковные колокола уже пробили полночь, страха я не испытывала. Мне уже случалось жить в опасных местах, в Хампстеде даже ночью было спокойно и мирно. Сияние полной луны поста- ралось улучшить настроение. И если в самом невероятном случае посреди ухоженной улицы меня вздумает подстеречь какой-нибудь грабитель, я применю кунг-фу. Хотя в истории с Персефоной мне этого не понадобилось.

Дорога к дому занимала минут десять, я шла и пинала каждый попадавшийся на пути камень, но, даже когда я свернула на свою улицу, всё ещё не могла справиться с бешенством. Злилась я не только на Артура, который устроил всё это безобразие, но и на саму себя. За то, что я никак не сопротивлялась, только стояла беспомощно. И хотя всю неделю чувствовала, что должно случиться что-то плохое, по- делать ничего не смогла.

Перед нашим домом зацвели магнолии, я издалека увидела их сияние в лунном свете и, перестав пинать камни, пошла быстрей. Возможно, Грейсон уже вернулся домой и сможет мне рассказать, приходила ли полиция и поверила ли в историю, которую ей предложили.

Подойдя поближе, я увидела, что у Лотти под крышей ещё горит свет, и задумалась, не подняться ли к ней, чтобы немного утешиться. Как в старые времена, когда мне снились плохие сны и я, дрожа, заползала к ней под одеяло. У Лотти в комнате всегда пахло корицей и ванилью, а она успокаивающе гладила меня по голове и уверяла, что бояться нечего. Это действовало магически: стоило Лотти сказать мне, что всё хорошо, всё и оказывалось хорошо. Напоследок она своим мягким голосом напевала мне совсем тихо немецкие колыбельные, в которых месяц жил за деревьями, звёзды-овцы паслись на небесных полях и в окна проникал их дружелюбный свет. Заботы засыпали вместе с пчёлами и птицами, а Господь Бог заботился и о них, и о больных соседях.

Уже целую вечность я не слышала этих песен. И если в июле Лотти уедет в Германию, я не услышу их больше никогда. Я сморгнула несколько слезинок. Почему всё не может остаться, как было? Почему жизнь должна становиться с возрастом всё сложнее? Жизнь без Лотти казалась мне совсем безутешной.