Зима 1237

Не удержавшись, женщина чуть всплакнула на моем плече, а я же с некоторым удивлением задумался о том, почему попросил помолиться за себя… В своем прошлом я не то чтобы был воинствующим атеистом, вовсе нет, к Богу и церкви я относился в целом положительно. Верил как-то отдаленно и отстраненно, но все же верил, что в начале всего был Создатель и что по завершении жизненного пути нас всех что-то ждет… Например, встреча с Ним, сравнение совершенного нами добра и зла на Страшном суде. И даже, бывало, сам заходил в храм свечку поставить, особенно во время сессии или при каких-то крупных жизненных неурядицах. Но так, чтобы регулярно молиться или поститься, целиком службы выстаивать… Такого никогда и не было.

Впрочем, все произошедшее со мной в последние дни, безусловно, так или иначе подразумевает Божественное провидение. Это с одной стороны… А с другой, я ведь о переносе сознания (или души!) в прошлое всерьез ни разу не задумывался именно с точки зрения свершившейся Божьей воли… Как минимум потому, что подобные размышления порождали кучу вопросов из разряда «Почему именно я, а не кто-то более подготовленный? Почему сейчас? Изменится ли настоящее, если мне удастся остановить Батыя, и если да, то как? И вообще, я там буду существовать в случае успеха миссии здесь? Это прошлое моей Родины или иная, параллельная вселенная? Или действительно тринадцатый век, но внесенные мной изменения заставят пойти историю по иному руслу и создадут параллельную реальность?!».

Короче, вопросов были десятки, и быстренько прокрутив в голове несколько первых, я понял, что лучше ими голову не забивать. А тут вдруг эта не совсем характерная для меня просьба… Опять проявление сущности бывшего владельца тела? Его передавшиеся мне по наследству привычки, из разряда дежурных фраз при прощании с мамой? Скорее всего, хотя…

Впрочем, особенно рефлексировать и растекаться мыслью по этому поводу я все же не стал. Вместо этого крепко-крепко сжал маму в объятьях и, насколько смог, нежно поцеловал ее в морщинистую щеку… После чего мягко отстранил женщину и тут же лихо запрыгнул в седло Буяна, без промедления направив жеребца к уже открытым воротам.

Поравнявшись же со створками, я на секунду остановил скакуна, обратился назад и, насколько смог бодро, выкрикнул, вскинув руку:

– Я люблю тебя! И я вернусь!

Женщина энергично замахала платочком в ответ, до меня донесся ее чуть надтреснутый голос:

– Я тоже тебя люблю!

У меня сложилось полное впечатление, что Велена сдерживается из последних сил, чтобы не разрыдаться. У самого внезапно в горле запершило и в глазах помутнело…

Чуть раздраженно пришпорив Буяна, я направил его к воротам детинца, отвернувшись от провожающей сына женщины с мыслью, что долг перед Егором в отношении его мамы я выполнил до конца! И что теперь же мне предстоит исполнить долг перед моей Родиной, перед древней Русью и ее народом – десятками, даже сотнями тысяч мужчин, женщин и детей, кому суждено было сгинуть под ордынскими саблями и стрелами, копытами степных коней… И у кого с моим провалом в прошлое появился пусть крошечный, но все же шанс избежать гибели. Однако и реализовать его смогу только я! Какая жуткая ответственность, если вдуматься…

От воспоминаний о прошедшем утре и прочих размышлений меня отвлек скрип открываемых ворот Троицкого храма, небольшой деревянной церкви, единственной в детинце. Места в ней немного, так что на молебен по случаю отбытия Коловрата наша сторожа не попала, за исключением Кречета. Как, впрочем, и большая часть людей боярина, также успевших собраться на небольшой площади у храма.

Из ворот его показалось несколько мужчин в ламеллярных панцирях – по какой-то причине дружинники все как один облачились в брони: то ли чтобы придать торжественности моменту отбытия, то ли чтобы продемонстрировать ельчанам, как влиятелен боярин, раз с ним путешествуют столь славные мужи! А может, и традиция у них такая, вроде как присесть на дорожку в моем настоящем…

Вои все крепкие, статные, и вычленить взглядом Евпатия мне среди них не удалось, ведь во сне он уже был облачен в доспех и шлем с полумаской, с кольчужной бармицей. На несколько секунд я напряженно замер, пытаясь по поведению остальных дружинников боярина понять, кто же является их вожаком. Однако вскоре заметил, что Кречет стоит во вратах церкви, обратившись лицом к алтарю и кого-то дожидаясь. А после разглядел, что в глубине храма по-прежнему стоит воин в доспехе, берущий благословение у местного батюшки, отца Николая. Когда же воин, наконец, разогнулся и двинулся к выходу, а на лицо его попали первые лучи солнечного света, я тут же понял: это и есть Коловрат.