Зима

Есть вещи, которые полицейскому известны лучше, чем остальным — я никогда не думал, что люди могут быть настолько испорченными. Бросаюсь за стариком, бегущим по улице без обуви, без штанов, с болтающимися причиндалами, и хватаю его, повалив на землю. Бездомный, по крайней мере, я так думаю, приземляется на тротуар с хрустом ломающихся костей. Похоже, он что-то сломал, но секунду спустя становится понятно, что это — полностью заполненная труба с коксом, за хранение которой мы изначально пытались арестовать его. До того, как старик начал совершать последующие преступления: сопротивление аресту, нападение, непристойное обнажение и справление нужды в общественном месте — и это только я называю некоторые из них.

— Ты, мать твою, чертов ублюдок! — вопит мужик жалобным голосом. — Это было моим последним сокровищем, — он задыхается. Его борода потрепана, а достоинство со следами недельной грязи; он, похоже, собирается разрыдаться, и я поражен своим чувством вины. Он слетевший с катушек, знаю. Мет и не такое творит с людьми. Разрушает их жизни, как, вероятно разрушил жизнь и этого старика, но мне все равно херово от того, что я лишил его единственной вещи, о которой он заботился.

Парадокс ситуации настигает меня. Я задаюсь вопросом, действительно ли сожалею о том, что выбросил наркотики этого старика в снег или просто плохо чувствую себя из-за ребят? Они хотят контракт со звукозаписывающей компанией и, лежа на грязном снегу в сантиметрах от голой задницы агрессивно настроенного мужика, в промокшей униформе и в обуви, залитой мочой, я начинаю думать, что фактически сошел с ума, если не хочу того же.

— Поднимай его. Надевай браслеты. — Тамлински поднимается. Он наклоняется, упирается руками в колени и плюет в снег. — Бл*дь. — Мужику удалось врезать моему напарнику прямо по яйцам, прежде чем пуститься вниз по улице, заработав еще и обвинение в нападении. Он белый как полотно.

Я поднимаюсь на колени, доставая наручники для старика, который уже не сопротивляется. Теперь, когда сокровище пропало, силы для борьбы, кажется, полностью покинули его.

Я надеваю наручники на запястья и помогаю ему встать на ноги.

— Дай куртку, — говорю Тамлински.

— Зачем она тебе?

— Он голый ниже пояса, мудак.

Тамлински качает головой.

— Моя куртка ни за что на нем не окажется. Тебе надо — отдавай свою гребаную куртку!

— Тамлински, у меня уже и так штанины в моче. Она в моих чертовых ботинках. Просто дай куртку.

Я протягиваю руку и жду. Напарник одаривает меня убийственным взглядом, передавая фирменную полицейскую куртку.

— Клянусь богом, если он обделает ее...

Бездомный парень качается рядом со мной, улыбаясь. Он практически беззубый:

— Мне больше не нужно никуда идти. Я уже пришел.

— Я за него ручаюсь. — Накидываю куртку Тамлински на тело старика, и мы втроем возвращаемся обратно к авто, метров триста вверх по дороге.

Вернувшись в отделение, Тамлински бросает свою куртку в мусорную корзину в раздевалке. Мои штаны следуют туда же. Я промываю ботинки и держу их под сушилкой для рук, ругаясь себе под нос. Никто не спрашивает меня, чем я занимаюсь. Быть в дерьме — обычное явление в этих краях.

Разобраться с бездомным парнем, переодеться и вернуться на улицы — все это занимает у нас ровно час. Тамлински настаивает, чтобы, пока мы дежурим, я завез нас в закусочную под предлогом захватить лучшие рогалики — хотя любая закусочная в Нью-Йорке продает лучшие рогалики, — но я знаю правду и подтруниваю, когда он забирается обратно в машину.

— Ты наконец-то ее пригласил?

— Кого пригласил? — Он хмурится, кидая в меня коричневым промасленным бумажным пакетом,

— Ее. — Я указываю на стоящую за прилавком блондинку с пышными кучерявыми волосами, с которой Тамлински заигрывал последние тринадцать минут. Она видит меня и ошибочно принимает мой жест за приветствие. Машет в ответ, улыбаясь, как восторженная школьница.

Тамлински опускает мою руку вниз.

— Не тычь в нее пальцами, придурок. У меня все под контролем.

Я не могу сдержать ухмылку, которая появляется на моем лице.

— У тебя все под контролем? — Качаю головой. — Ни капли

— Пошел ты, друг. Ты просто завидуешь. Где твоя девушка, а? Мы напарники целых восемнадцать месяцев, но ни разу не заезжали ни к одной горячей цыпочке, которая тебе нравится. Твои шары, наверное, сократилась до размеров горошка.

— Горошка? — Я переключаю передачу.

— Попробуй отрицать. Когда ты последний раз занимался сексом?

Я усмехаюсь. Самое смешное в том, что он прав. Я давно не занимался сексом. Очень давно. Два года, если быть точным. Нам с Кейси было хорошо, когда мы были детьми, и ничего не имело значения. Мы спали друг с другом всего пару недель в наших отношениях, а затем трахали мозг друг другу в течение многих лет. Секс, казалось, не имел особого значения, пока однажды утром, после того, как мы только что переехали в город вместе, Кейси не села на меня верхом. И тогда я посмотрел на нее, на самом деле посмотрел, и вдруг меня озарило. Я понял, что не люблю ее.