Зима 41-го

— Так, так, так, — в этот раз голос был мужской, — очнулись? Сашка хотел было ответить, но голос не дал: — Нет-нет, ничего не говорите, Вам пока нельзя. Просто покажите рукой, что меня слышите. Парень приподнял и опустил ладонь. — Отлично, отлично. Эта манера разговора, как с маленьким, с повторением слов начала раздражать. — У Вас, наверное, много вопросов, — Сашка опять пошевелил рукой, — я постараюсь на них ответить. Вы только сами ничего не говорите. У Вас обморожено лицо, если будете разговаривать, пузыри полопаются и потом останутся рубцы. А Вам это надо? Вот и я думаю, что не надо, — доктор сам ответил на свой вопрос, не дожидаясь реакции Сашки. — Вы сейчас находитесь в госпитале, в Москве. Меня зовут Царьков Аристарх Федорович. Я Ваш лечащий врач. Можете гордиться, лечить Вас будет целый профессор, — доктор добродушно хихикнул, — хотя, честно сказать, с Вашим случаем справился бы любой фронтовой хирург. Ранения у Вас не очень тяжелые. Пулю из плеча достали еще на фронте, живот зашили там же. Везунчик Вы, молодой человек, сквозное ранение брюшной полости и не один орган не задет! А вот поморозились Вы сильно. Но это ничего, ничего. Подлечим, будете, как новенький. Шрамы, правда, останутся, но они же украшают мужчину, не так ли? Молчите, молчите! Я же сказал, Вам нельзя разговаривать! Тем не менее, Сашка булькнул главный, мучивший его вопрос:

— Глаза?

— Ну, какой же вы не послушный ранбольной, право слово! — в голосе доктора послышались строгие нотки, которые тут же пропали. — А что глаза? Все в порядке у Вас с глазами! Через недельку снимем повязку, и сможете глазеть на наших медсестричек, а они у нас красавицы!

— Аристарх Федорович! — раздался возмущенный, но в то же время довольный женский голос.

— А что Аристарх Федорович, — деланое веселье доктора раздражало все сильней, — старый профессор знает, что говорит! Разговор стал утомлять Сашку, а боль накатывала все сильнее, видимо из-за того, что потревожил лицо своим вопросом. Чтобы избавиться от навязчивого внимания медиков он сквозь зубы застонал. Доктор, видимо, понял, что раненому тяжело и закончил свой монолог: — Отдыхайте, больной. А Вы, Танечка, пойдемте со мной, я напишу назначение.

Неизвестная Танечка с красивым, нежным голосом и не к месту веселый Аристарх Федорович вышли, а Сашка остался опять один. В голову снова полезли мысли. Хорошо, хоть, с глазами все в порядке. Но вот что с остальными людьми, летевшими с ним?! Надо было спросить у профессора! Хотя, откуда он может знать. Неизвестность мучила Сашку. Интересно, а как он оказался в Москве? Наверное, Сталин и Берия распорядились. Значит, пока его не списали. Еще бы навестил кто-нибудь, рассказал, что было после того, как он посадил вертолет. Правда, навещать-то не кому. Харуев, Тихонов, Сиротинин и Ида были с ним и не известно живы ли. Зина, скорее всего, убита. Петька Никифоров может и не знать, что он сейчас в госпитале в Москве. А больше у него никого и нет. Ну не Иосифу Виссарионовичу же с Лаврентием Павловичем ездить к нему в госпиталь. Сашка представил себе Сталина и Берию, идущих по коридору больницы с пакетами «Ашан» в руках, сквозь пленку которых просвечивают оранжевые бока апельсинов и бутылки с минеральной водой. Вот они встречают профессора Аристарха Федоровича, похожего на Айболита из книжки, которую ему читала в детстве мама. Иосиф Виссарионович подходит к доктору и спрашивает, тыкая мундштуком трубки в грудь Аристарха Федоровича:

— Скажите, пожалуйста, а где здесь у Вас лежит Стаин, убивший своей безалаберностью пятьдесят семь детей и прекрасную девушку Зину?!

А рядом со Сталиным стоит Берия и, ехидно поглядывая по сторонам из-под поблескивающего пенсне, подсказывает ему, шепча в ухо:

— А еще отличных геройских ребят-разведчиков, товарищ Сталин, которых не смогли достать японские самураи, а он смог. И Иду Весельскую, лучшую на курсе.

Сашку скрутило от обиды. Он хотел закричать:

— Нет! Вы же сами просили выманить немцев, а детей я брать с собой не хотел!