Зима, когда я вырос

Она не дала мне оплеуху. Теперь ее огорчение будет сопровождать меня, когда я пойду в эту кошмарную комнату для гостей. От мамы мне всегда доставалось немало оплеух, у меня часто горели оба уха, что давало ощущение равновесия. Рассерженная мама лучше, чем огорченная тетя.

Внезапно тетя Фи от испуга прикрыла рот рукой.

— Малыш, — воскликнула она, — откуда у тебя этот свитер?

Тьфу ты, подумал я, совсем забыл его снять.

В маленькой боковой комнате брюссельской капустой, слава богу, не пахло. Лампочка над дверью светила тускло, читать было невозможно.

Я лег на раскладную кровать и вспомнил комнату Звана.

Здесь все было иначе. Линолеум с мраморным рисунком на полу весь растрескался, на стене висели эти чертовы натюрморты — при таком освещении они выглядели менее скучными; на одном из них была ваза с двумя ручками, а рядом с вазой лежали две груши — через полуопущенные веки мне показалось, что это два глаза и нос с гигантскими ноздрями, как будто жуткий великан наблюдал за мной: а ну засыпай!

Я лежал в этой странной кровати, а в ушах у меня непрерывно звучала песня «Sonny Boy».

Значит, в доме на Ветерингсханс я уже свой. Для папы я тоже свой, но какой мне от этого прок?

Как сильно Эл Джолсон любил своего сына! От этого хотелось плакать, но слезы были сладкие. Странно, раньше я эту песенку, кажется, никогда не слышал.

Я залез под одеяло с головой.

«Sonny Boy» все еще тихонько звучал у меня в голове, я лежал с открытыми глазами и думал про Ден Тексстрат. Я видел старика в подтяжках и мальчика, стучавшего себя по лбу.

Чем же эта улица такая особенная?

Я посмотрел на свитер. Он не слишком аккуратно висел на спинке стула. Носовой платок Бет я прижимал к губам.

Понедельник в Амстердаме

В первую ночь у тети Фи я так и не сомкнул глаз. Но, может быть, мне только снилось, что я не сплю.

Рано утром дядя Фред ударил в коридоре в индийский гонг. Эту штуковину я видел на многих его фотонатюрмортах. Но никогда не слышал, как она звучит. Отвратительный звук!

Понедельник. Днем в доме у тети Фи на Теллегенстрат было довольно-таки оживленно. Она давала урок кройки и шитья веселым девушкам по имени Корри, Антье и Сюс — лет восемнадцати. У них еще не мерзнут ноги и не трескаются ногти. Они красят губы ярко-красной помадой, от этого кажется, что они только что полакомились вареньем. Они непрерывно пудрят щеки — если в это время подойти к ним слишком близко, то закашляешься от сладкой пудры.

На полу раскиданы выкройки из кальки и куски ткани. На столе среди всякого барахла — две допотопные швейные машины. Однажды я попробовал сшить вместе Два кусочка материи. Ничего не получилось — ведь это женская работа.

Тетя Фи накинула халат в цветочек, как у уборщиц, на голове у нее была смешная косынка с большим узлом. Она сказала мне:

— Честно сказать, ты мне здесь мешаешь, Томми. Пожалуйста, позавтракай сам — и постарайся не насорить крошками!

Корри, Антье и Сюс болтали о молодых людях и о нейлоновых чулках.

— Девушки, — повышала голос тетя Фи, — успокойтесь, вы создаете нервную обстановку, вы что, не замечаете?

Они сжимали губы и принимались сердито и поспешно резать ножницами большие куски бумаги.

Но долго им было не выдержать.

Они принялись оживленно обсуждать свои носы. То ли завидовали друг другу, оттого что у подруги нос красивее, то ли наоборот — я так и не понял. Я сидел на кресле с твердыми пружинами, а на коленях у меня стояла тарелка с двумя двойными бутербродами. Когда я поднимал бутерброд, джем капал мне на брюки. Пусть эта троица и не надеется, я им ничего не дам.

— К счастью, я хотя бы не такая лопоухая, как наш Крошка.

Они все посмотрели в мою сторону и засмеялись.

Было приятно, что мне уделяют столько внимания. Сюс права, у меня уши со спины всегда холодные, потому что в них застревает ветер, но маме они всегда очень нравились. Время от времени она щелкала по ним ногтем указательного пальца: сначала утыкала кончик указательного пальца в подушечку большого, а потом он выстреливал — так стряхивают какую-нибудь маленькую грязючку.

Немного пошептавшись, все три девушки подошли ко мне поближе. Наклонились, выставив свои носы. Я сидел, откинувшись на спинку, и жевал.

— Скажи, — спросила Антье, — у кого из нас самый красивый нос?

— Да вообще-то все три так себе, — сказал я.

— Ишь развоображался, маленький хвастунишка!

Сюс наклонилась к моему уху. У нее были длинные светлые волосы и веселые зеленые глаза. Как-то раз я встретил ее на улице, рядом с ней шел молодой полицейский в канадском армейском берете, и я решил: когда вырасту, тоже буду полицейским.

Сюс шепнула мне на ухо:

— Если скажешь, что мой нос самый красивый, я поцелую тебя в твое чудное ушко!

— У тебя самый странный нос из всех, — сказал я, потому что совсем не хотел, чтобы она целовала меня в уши.

— Девочки, девочки, не дразните его, — воскликнула тетя Фи, — он мальчик застенчивый, поэтому и хорохорится.

И зачем тетя лезет не в свое дело?

Сюс поцеловала меня в щеку — мы так не договаривались, я поспешно откусил от бутерброда и подавился сладким жидким вареньем.

Они занялись примеркой.