Зима, когда я вырос

— Я знаю этот фокус, — сказал Зван серьезно. — Гульден был заранее вложен внутрь, на валики намотана полоска бумаги, покрашенной под дерево, так что потрепанная бумажка накручивается на валик и прикрывается этой полоской, а с другого валика одновременно скручивается спрятанный гульден. И если не знать, можно подумать, что бумажка превращается в гульден. Остроумно, что и говорить.

— Конечно, — сказал я, — я это сразу понял.

Мы пошли дальше бродить от тележки к тележке. Ощущения волшебства как не бывало. В этом Зван был силен — в разоблачении любой магии, с ним невозможно веселиться, он прямо-таки маленький профессор.

Вдруг Зван остановился.

— Ой…

— Что такое?

— Будь молодцом, Томас, — сказал он и мгновенно юркнул за тележку.

Я пожал плечами и решил не бежать за ним сразу же. Заглянув за тележку минуту спустя, я его уже не увидел. Я обвел взглядом весь Амстелвелд. Звана нигде не было видно.

Я пошел прочь и столкнулся нос к носу с Бет.

Я не сразу узнал ее. В обеих руках у нее было по сумке. На улице Бет, в своих железных очках, выглядела еще более строгой.

— А где же Пим, Томас? — спросила она.

— Смылся, — сказал я. — Елки-палки, он вдруг драпанул, я и пёрнуть не успел.

Я ничего не мог с собой поделать, при виде Бет грубые слова так и лезли из меня против моей воли.

— Да, — сказала Бет, — он меня заметил. Не беда — ты можешь занять его место.

— Его место? Как это? Почему?

— Потому что ты очень хороший мальчик.

— Правда?

— Ты мне не веришь?

— Не верю.

— Я всегда говорю только то, что думаю.

— А ты не можешь при этом врать и выглядеть так, будто ты это правда думаешь?

Бет ничего не ответила. В ее глазах искрой мелькнула улыбка.

— И чего же мне нужно делать?

Она подняла свои сумки.

— Помоги мне нести, — сказала она.

— Они пустые.

— Скоро наполнятся. Идем.

Бет повернулась и пошла дальше.

— Я с тобой не пойду! — закричал я.

И через секунду уже бежал за ней следом.

Первым делом мы пошли в мясную лавку Билле на площади Фредерика (папа всегда произносит его фамилию на французский манер — Бий). Оказалось, что в понедельник магазин закрыт.

— Тьфу ты, — огорчилась Бет, — всякий раз забываю.

Затем мы пошли в зеленную лавку Глазера на Вейзелхрахт, в бакалею Де Спервера на Ветерингсханс. Во всех этих лавках Бет доставала из кошелька малюсенькие талончики — продовольственные карточки, будь они неладны, в которых я ни черта не смыслю.

После похода по магазинам я тащился по улице уже с двумя тяжеленными сумками. Поскольку Бет шла налегке, она легко перегоняла меня, а я, вприпрыжку и высунув язык, едва поспевал за ней.

— Вот уж я Звану влеплю, — сказал я.

Бет принялась насвистывать грустный мотив. Но сама от этого насвистывания, похоже, развеселилась; время от времени она так мотала головой, что развевались ее длинные черные волосы.

— Я умею играть гимн «Вильгельмус» на флейте, — сказал я. — В прошлом году в День королевы заработал этим кучу денег.

Бет начала громко свистеть мотив «Вильгельмуса».

— На маминой флейте, — уточнил я.

Она перестала свистеть.

— Неужели ты умеешь играть на флейте, Томас? — удивилась она. — Не верю!

Ой-ой-ой, подумал я, она видит меня насквозь и видит, что я в нее по уши втюхался, что же теперь делать?

— Ты думаешь, что я уличный мальчишка, да? — спросил я.

— Ты принадлежишь к дворянскому роду, — сказала Бет. — Правда, не к самому знатному.

На углу Ветерингсханс и Ниуве Вейзелстрат я поставил сумки на тротуар и показал на противоположную сторону.

— Там и есть Ден Тексстрат, — сказал я.

— Пошли, — сказала она и быстро-быстро пересекла улицу. Я поднял сумки и побрел за ней, почти не чувствуя своих затекших рук.

На Ден Тексстрат было пустынно и тихо, как на любой улице в воскресенье. На тротуарах не видно играющих детей. Из окна верхнего этажа высунулась длинная рука — кто-то вытряхивал пыльную тряпку.

Пройдя улицу до середины, Бет остановилась. Повернулась влево и показала на большой роскошный дом.

Я не сразу догнал ее.

— Вот тут, — сказала она и кивнула (иногда кивнуть — то же самое, что показать пальцем).

— Что тут? — спросил я.

— В этом доме жили дядя Давид и тетя Минни.

— А-а… — сказал я.

— И Пим.

— А-а… — сказал я.

— И ты сюда тоже приходил. Ты совсем не помнишь, да? Ты приходил сюда на день рождения к Пиму. И очень понравился дяде Давиду и тете Минни — они считали, что ты такой чудесный малыш.

Бет посмотрела на меня.

— Ты и был чудесным малышом, хотя у тебя уже тогда вечно текло из носа.

— Да ну? — сказал я, потому что из-за тяжелых сумок не мог высморкаться в ее красивый платок.

— Родители Пима и твои родители познакомились на улице, несколько раз разговаривали о том о сем. И поскольку ты был таким же мальчишечкой, как и Пим, дядя Давид с тетей Минни решили пригласить тебя к Пиму на рожденье. Тебе было четыре годика.

— Очень может быть, — сказал я. — А почему они здесь больше не живут?

— Папа тебе ничего не рассказывал?

— Нет, он ничего мне не рассказывает — он пишет книги и там рассказывает все, что хочет, а для меня ничего не остается.

Я смотрел на дом. Окна нижнего этажа выглядели безжизненными.

— Это был веселый дом, — сказала Бет. — Раньше.