Зима мира

Она провела их в комнату, где делали электрокардиограммы. Ей стало холодно, сердце словно заледенело, мысли стали вялыми. Рядом с кроватью стояла жестяная банка с жиром, которым пользовались врачи для улучшения контакта кожи с электродами. Карла стянула трусы, потом зачерпнула побольше жира и сунула внутрь. Может, это спасет ее от кровотечения.

Надо было довести дело до конца. Она повернулась к солдатам. К ее ужасу, за этими двумя в комнату вошли еще трое. Она попыталась улыбнуться, но у нее не вышло.

Она легла на спину и раздвинула ноги.

Высокий встал на колени меж ее колен. Он рывком распахнул ее форменную блузу, обнажая грудь. Она увидела, что он играет пенисом, чтобы привести его в состояние эрекции. Он лег сверху и вошел в нее. Она сказала себе, что это не имеет никакого отношения к тому, что делали они с Вернером.

Она повернула голову набок, но солдат схватил ее за подбородок и повернул к себе, заставляя ее смотреть на него. Карла закрыла глаза. Он стал целовать ее, пытаясь засунуть язык ей в рот. От него пахло гнилым мясом. Когда она стиснула зубы, он ударил ее в лицо кулаком. Она вскрикнула и разжала разбитые губы, стараясь думать о том, насколько хуже было бы тринадцатилетней невинной девочке.

Солдат застонал и кончил в нее. Она попыталась скрыть отвращение, хотя бы не выразить его на лице.

Он слез, и его место занял светловолосый.

Карла пыталась ни о чем не думать, превратить тело в нечто отстраненное, в механизм, в предмет, не имеющий к ней никакого отношения. У этого не было желания ее целовать, зато он сосал ее грудь и кусал соски – когда она вскрикнула от боли, ему, похоже, это понравилось, и он стал кусать сильнее.

Время шло, и наконец он кончил.

Потом на нее залез следующий.

Ей пришло в голову, что, когда все закончится, она не сможет ни забраться в ванну, ни принять душ – во всем городе не работал водопровод. И эта мысль стала для нее последней каплей. Внутри ее останется их сперма, на коже останется их запах, во рту – их слюна, а она не сможет как следует вымыться. Вот это оказалось хуже всего. Мужество оставило ее, и она заплакала.

Третий солдат кончил, и на нее лег четвертый.

Глава двадцатая Май – август 1945 года

I

Адольф Гитлер покончил с собой в понедельник 30 апреля 1945 года в своем бункере в Берлине. Ровно через неделю в Лондоне, без двадцати восемь часов вечера, Министерство информации объявило, что Германия сдалась. Следующий день, вторник 8 мая, был объявлен праздничным.

Дейзи сидела у окна в своей квартире на Пиккадилли, глядя на празднество. Улица была заполнена народом, отчего движение автомобилей и автобусов было почти невозможным. Девчонки целовали любого мужчину в форме, и тысячи счастливчиков спешили использовать удачу в полной мере. Совсем немного прошло времени после полудня, а многие уже были пьяны. В открытое окно Дейзи услышала пение вдали и догадалась, что толпа у Букингемского дворца исполняла «Землю надежды и славы». Она разделяла их радость, но Ллойд был где-то во Франции или в Германии, а он был тот единственный солдат, которого ей хотелось целовать. Она молилась, чтобы его не убили в последние часы войны.

К ней зашла сестра Ллойда, Милли, со своими двумя детьми. Муж Милли, Эйб Эвери, тоже был где-то с войсками. Она с детьми приехала в Вест-Энд на праздник, и они зашли в гости к Дейзи отдохнуть от толпы. Дом Леквизов в Олдгейте давно привечал Дейзи, и она была рада возможности ответить тем же. Она заварила Милли чай – ее служащие продолжали праздновать на улицах – и налила апельсинового сока детям. Ленни было уже пять, а Пэмми три.

Поскольку Эйб был на фронте, вести его дела – он занимался оптовой торговлей кожами – приходилось жене. Бухгалтерия была на его сестре Наоми Эвери, но торговлю вела Милли.

– Теперь все будет по-другому, – сказала Милли. – Последние пять лет спрос был на толстые кожи для сапог и ботинок. Теперь нам понадобится кожа помягче, телячья и свиная – для дамских сумочек и портфелей для бумаг. Когда вновь появится рынок предметов роскоши, можно будет наконец зарабатывать приличные деньги.

Дейзи подумала, что образ мыслей ее отца был сходным с Милли. Лев тоже всегда смотрел вперед, выискивая возможности.

Потом появилась Ева Мюррей со своими четырьмя детишками на буксире. Восьмилетний Джейми затеял игру в прятки, и квартира стала похожа на детский сад. Муж Евы, Джимми, – теперь он был полковником – тоже находился где-то во Франции или в Германии, и Еву, как и Милли, и Дейзи, тоже мучило беспокойство.

– Теперь-то мы получим от них известия, не сегодня – так завтра, – сказала Милли. – И вот тогда все точно будет кончено.

Еще Ева отчаянно страдала от отсутствия новостей из Берлина. Однако она понимала, что могут пройти недели, а то и месяцы, прежде чем в послевоенном хаосе она сможет узнать о судьбе простых жителей Германии.

– Хотела бы я знать, увидят ли когда-нибудь мои дети моих родителей, – печально говорила она.