Зима мира

И такая долгая. Схватки продолжались всю ночь. Мод и Ада дежурили над ней, по очереди держа ее за руку, когда она стонала и кричала. Ребекка сидела и смотрела – с белым, испуганным лицом.

Когда через газетный лист, которым было заклеено кухонное окно без стекол, начал пробиваться серый утренний свет, наконец-то показалась головка младенца. Карлу переполнило чувство облегчения – ничего подобного она не испытывала никогда в жизни, хотя боль так сразу еще не прошла.

Еще одно мучительное усилие – и Мод подхватила ребенка.

– Мальчик! – сказала она.

Она подула ему на лицо – и он открыл рот и закричал.

Она дала малыша Карле и помогла ей сесть на матрасе, подложив под спину подушки из гостиной.

Вся его голова была покрыта густыми темными волосами.

Мод перевязала пуповину хлопковой ниткой, потом перерезала ее. Карла расстегнула блузку и приложила ребенка к груди.

Она волновалась, что у нее может не быть молока. К концу беременности ее груди должны были увеличиться и сочиться молоком, но ничего этого не было – возможно, потому, что роды были ранними, а может быть, и потому, что она была истощенной. Но ребенок продолжал сосать – и через несколько секунд она почувствовала странную боль, и молоко потекло.

Скоро ребенок заснул.

Ада принесла миску с теплой водой и тряпицу и осторожно омыла лицо и голову ребенка, а потом и все остальное.

– Какой он красивый, – прошептала Ребекка.

Карла сказала:

– Мама, давай назовем его Вальтер?

Она не ждала ничего особенного, но Мод вдруг расплакалась. Ее лицо сморщилось и она согнулась пополам, сотрясаемая ужасными рыданиями. Ей хватило сил сказать: «Простите!» – и она вновь забилась в рыданиях. «О Вальтер, мой Вальтер!» – плакала Мод.

Наконец она затихла.

– Простите меня, – еще раз сказала она. – Я не собиралась устраивать истерику… – Она вытерла лицо рукавом. – Я просто подумала: если бы отец мог увидеть твое дитя. Вот и все. Это так несправедливо…

Ада удивила всех, процитировав «Книгу Иова»:

– Господь нам дает, Господь и забирает, да будет имя Господне благословенно!

Карла не верила в Бога – никакое высшее существо, достойное этого имени, не могло бы допустить существования нацистских лагерей смерти. Но все равно она нашла в этих словах утешение. Они означали, что следует принимать все в человеческой жизни, включая и боль рождения, и горе смерти. Мод, кажется, тоже оценила цитату и успокоилась.

Карла с обожанием смотрела на малыша Вальтера. Она будет заботиться о нем, кормить его и тепло одевать, поклялась она, и неважно, с какими трудностями ей при этом придется столкнуться. Это самый чудесный ребенок на свете, и она всегда будет любить и лелеять его.

Он проснулся, и Карла снова дала ему грудь. Он довольно сосал, тихонько причмокивая, а четыре женщины смотрели на него. Какое-то время в теплой, сумрачной кухне не было других звуков.

II

Первую речь нового члена парламента называют «пробным камнем», и обычно она скучна. Следует говорить определенные вещи, шаблонные фразы, и по обыкновению предмет, о котором говорит новый член парламента, не должен быть спорным. И коллеги и оппоненты равно поздравляют новичка, традиции соблюдаются, лед сломан.

Ллойд Уильямс произнес свою настоящую первую речь через несколько месяцев, в ходе дебатов по законопроекту о государственном страховании. Это доставило ему больше волнений.

При подготовке речи он вспоминал двух ораторов. Его дед, Дэй Уильямс, использовал язык и слог Библии не только в церкви, но – возможно, специально – и когда говорил о трудностях и несправедливостях в жизни шахтера. Он питал склонность к словам коротким, богатым по значению: труд, грех, алчность. Он говорил про очаг, шахту, гибель.

Черчилль делал то же самое, но с юмором, которого недоставало Дэю Уильямсу. Его длинные, величественные предложения часто кончались неожиданным образом или полным изменением смысла. Во время Всеобщей забастовки 1926 года, когда он был издателем правительственной газеты «Бритиш газетт», то предупредил профсоюзных работников: «Ваши решения должны быть абсолютно взвешенными: если вы когда-нибудь снова натравите на нас всеобщую забастовку – мы на вас снова натравим «Бритиш газетт»! Ллойд считал, что речи такие сюрпризы нужны – они словно изюминки в булочке.

Но когда он встал, чтобы заговорить, то внезапно обнаружил, что его тщательно проработанные предложения кажутся ему оторванными от действительности. Было ясно видно, что его слушатели чувствуют то же самое, и он ощущал, что пятьдесят из шестидесяти сидящих в зале членов парламента слушают вполуха. Он пережил миг паники: как можно говорить скучно о предмете обсуждения, имеющем такое большое значение для людей, которых он представляет?

На первой скамье правительства он увидел свою мать – теперь министра школьного обучения, и своего дядю Билли – министра угольной промышленности. Ллойд знал, что Билли Уильямс начал работать в шахте, когда ему было тринадцать лет. И Этель было столько же, когда она начала мыть полы в Ти-Гуине. И предметом обсуждения были не красивые фразы, а жизнь людей.