Зима отчаяния

Завернув находку в носовой платок, Сабуров спокойно проследовал в гостиную.

Разбитую люстру вынесли из комнаты, но осколки хрусталя, рассыпавшиеся по персидскому ковру покойного Завалишина, ещенеприятно хрустели под ногами. Бесцеремонные сапоги полицейских затоптали лазурь и кармин райских птиц. Диковинные цветы потускнели. Под свисающим с потолка бархатным шнуром валялся перевернутый стул, на котором сидел Сабуров, навещая Адриана Николаевича.

– Шнур он отрезал от гардины, – Максим Михайлович очнулся от голоса начальника, – а нож нашелся на его столе.

Сабуров нарочито аккуратно обошел поваленный стул. К аромату восточных курений в комнате примешался запашок нечистот. Следователь видел много удавленников. Ему не хотелось думать о трупе Завалишина.

– Но придется, – Сабуров скрыл вздох, – не только думать, но и смотреть на тело.

Его беспокоил передвинутый шкаф и находка, обнаруженная в передней. Максим Михайлович решил пока ничего не говорить Путилину. Нож оказался туземным, с кривым смертельным лезвием и разукрашенной каким- то знаками костяной рукоятью.

Максим Михайлович натянулпотрепанные замшеввые перчатки.

– Он полагает печать на руку каждого человека, чтобы все люди знали дело Его, – пробормотал следователь, – хотя вы не верите в мою теорию.

Книга Иова была единственной частью Библии, которую Сабуров знал почти наизусть. Лежа в неизлечимом параличе, почти потеряв зрение, его покойный отец капризно настаивал на ежедневном чтении отрывков о страданиях благочестивого старца.

Сабурову иногда хотелось заметить, что Иов не играл на скачках и не тратил деньги на любовниц. Не веря в заповеди, он все равно не хотел обижать отца.

– Потому что я его любил, – внутри что- то болезненно кольнуло, – и Завалишин любил свою мать, я помню, как он о ней говорил, – Путилин пожал плечами.