Зима в горах

Чугунная печурка была лучшим другом Роджера. От нее исходило не только тепло, но и чувство локтя. Возвращаясь домой по вечерам или днем — отдохнуть между рейсами, он приближался к этому потрескивающему божеству с молитвенным благоговением и с чувством благодарности. Несложный ритуал жертвоприношения был всегда одинаков: всунуть гладкий металлический совок в утробу божка и поворочать им там, чтобы порастрясти немного внутренности; затем вынести во двор маленький аккуратный ночной горшок и тут же подкормить тлеющий жар кишок хорошенькими овальными брикетиками спрессованной антрацитовой пыли. Эти брикетики носили название «печные орешки», но для Роджера, когда он задумчиво глядел на брикетики, держа их на черной от угольной пыли ладони, они были не орешками, а яйцами. В каждом был заключен эмбрион чудесного благодатного тепла. А маленькая победоносная печурка была инкубатором, в котором из яйца рождалась эта птица-феникс — живительное тепло.

Поначалу Роджер принял печурку из-за ее европейской внешности за импортный продукт, собственность фрейлейн. Но мало-помалу, ближе узнавая фрейлейн по эманации ее души, заключенной в оставшихся предметах, он понял, что печурка относится к более древней эпохе — к последней стадии религиозной жизни часовни. Фрейлейн Инге — девушка современная, для нее тепло это нечто, получаемое путем безличного щелчка выключателем. Она должна была бы потребовать электрический камин. Почему же мистер Робертсон не снизошел до ее просьбы?

Что заставило фрейлейн пачкать свои нетерпеливые пальчики угольной пылью?

Вероятно, все дело в проводке, решил Роджер. Проверяя ее, он заметил, что только к небольшой электрической плитке не слишком высокого вольтажа была сделана соответствующая проводка. Вся же остальная проводка годилась только для освещения. Вероятно, мистер Робертсон, выяснив это обстоятельство, сообщил фрейлейн Инге, что проводка не выдержит электрических аппаратов высокого напряжения. Она, конечно, нахмурилась, поджала губы и пригрозила без проволочки отбыть в Марокко. Роджер отчетливо увидел, как эта парочка долго злилась и язвила друг друга, а потом повалилась на кушетку, и раздражение разрядилось сексуальным потом и ядом озлобленного соития.

Но печурка, свидетельница этих сцен, выстояла и продолжала жить дальше, превращая этот сырой заброшенный угол в домашний очаг. Сидя перед печуркой, иной раз широко распахнув ее маленькие радушные дверцы, иной раз бережливо их притворив, Роджер понимал, почему любая цивилизация чтила очаг как святыню, как престол ларов — хранителей домашнего благополучия, и почему современный человек, обогревающий себя тяжелым, затхлым воздухом от печей, пламени которых он никогда не видит, обуян тревогой и утратил дух созидания.

Все было прекрасно, но запас животворных печных орешков иссякал. Придется пойти на угольный склад и попросить хозяина прислать ему грузовик брикетов. Роджер понимал, что это необходимо, но решиться на такой шаг никак не мог. Сделать заказ у торговца углем — указать часовню, как место доставки, получить счет и уплатить по нему, — нет, нельзя действовать так открыто в его положении. Ведь он продолжал жить в часовне по одной-единственной причине: ни у кого пока что не доходили руки вытурить его отсюда. Он оккупировал часовню и жил в ней совершенно незаконно, как лисица в опустевшей норе барсука, все время ощущая неустойчивость своего положения — каждый день мог оказаться последним днем его проживания здесь; а с наступлением весны ему так или иначе придется выметаться отсюда, оставив по возможности как можно меньше следов своего пребывания, чтобы не слишком раздражать фрейлейн Инге. А тем временем Дик Шарп ждет, нацелившись на него своим блестящим острым клювом, приготовившись клевать, клевать, клевать. Известие о том, что Роджер незаконно разместился в часовне, весьма быстро должно долететь до его ушей, и тогда уж он позаботится о том, чтобы наделать Роджеру как можно больше неприятностей, не задев, однако, интересов мистера Робертсона, который тоже в своем роде Дик Шарп, только еще крупнее и опаснее.

Все эти соображения, словно испорченная пластинка, снова и снова вертелись в мозгу Роджера, а запас антрацитовых яиц тем временем иссякал, и однажды морозным утром он с трудом наскреб в бункере последний горшок. Он экономно растопил печурку. Этого топлива хватит на четыре, может быть, на пять часов, учитывая, что день был не ветреный. После чего сюда проникает стужа, и часовня перестанет быть домашним очагом, превратится в обиталище дрожащего от холода неандертальца. Поскольку ни один торговец углем не сможет доставить сюда топливо за четыре часа, значит, придется одну, а то и две-три ночи провести в промерзшем помещении. Негромко кляня себя за малодушие, Роджер нахлобучил кепку, надел пальто и двинулся вниз, чтобы присоединиться к Гэрету и в восемь пятнадцать выехать в рейс.