Зима в горах

— Нет, — сказала Дженни, — они не могут. — Слезы ее внезапно высохли, словно выжженные жаром презрения. Она заговорила быстро, яростно: — Я была идиоткой, безответственной идиоткой, как я могла свалить их на родителей, а сама явиться сюда!

— Нет, ты не была идиоткой. Ты уходила от…

— Я уходила от исполнения своего долга… Да нет, не то — от потребности своей души: создать для детей дом. Добротный, надежный дом. Выбирая мужчину, выбираешь и его окружение. Для бездетной девчонки это в общем-то все равно. Она может спать с мужчиной, который ей нужен, на соломе в амбаре. Или в такой дыре, как эта, на кушетке, принадлежащей какой-то другой неизвестной женщине. Создавать домашний очаг она будет потом. Но привести сюда Мэри и Робина — да как это возможно? Где они будут спать? Что я буду делать с ними здесь? Ты просто об этом не подумал.

— Нет, я подумал. Я…

— Я тебя не виню, — сказала она и поглядела на него с глубоким укором, — но ты не понимаешь, каково мне. Кто не имел детей, тот никогда этого не поймет.

— Джеральд имеет детей, однако, он не очень-то понимает…

— А может быть, Джеральд сошел с ума от муки, вот как я сейчас схожу с ума? — сказала она. — Не приплетай сюда Джеральда, ты же совершенно не можешь понять, что он, должно быть, чувствует.

— Ты только одно и твердишь все время, что я чего-то не могу понять. Откуда у тебя такая уверенность? Откуда ты знаешь, что я не схожу с ума от желания иметь свой семейный очаг, иметь детей, что я не страдал оттого, что у меня нет детей, не менее сильно, чем ты страдаешь от разлуки с детьми, которые у тебя есть… Откуда ты знаешь, что я понимаю и чего не понимаю? — Роджер уже кричал, он был вне себя от бешенства и тревоги. — Какое ты имеешь право отводить мне роль какой-то марионетки, которая ничего не понимает!

— Не надо так злиться. Я не хотела тебя обидеть. Я просто констатировала факт. Ты не понимаешь.

Роджер беспомощно молчал, стоя возле ее стула. Потом сказал:

— Хорошо, Дженни. Что я могу для тебя сделать?

— Не знаю, — сказала она. — Вероятно, никто из нас — ни ты, ни я — ничего не можем сделать. Сегодня вечером, во всяком случае. А как только рассветет, я поеду в Нантвич, заберу детей и отвезу их обратно домой.

— Домой к Джеральду?

Она подняла на него мертвый, пустой, потухший взгляд.

— А куда же еще?

— Но ты же не можешь… — Он не договорил. Она явно, явно могла.

— Дети растеряны, Роджер. Им плохо, а ни отца, ни матери с ними нет. Их прежде всего нужно отвезти туда, где я могла бы быть возле них и успокоить их своим присутствием. Мне грустно покидать тебя, нам так хорошо было вместе, но это слишком мучительно — быть в такую минуту далеко от детей. Я просто не могу этого вынести, вот и все. А отвезти их куда-нибудь еще — на это у меня нет денег. Значит, надо возвращаться к себе домой, хотя этот дом мне и ненавистен.

— Ты, значит, не отрицаешь того, что жизнь там тебе ненавистна?

— Конечно. А теперь станет еще хуже: ведь я вернусь к Джеральду побитая, униженная — беглая жена, которая не убежала дальше первого перекрестка и вернулась обратно, потому что не сумела устроить свою судьбу.

Роджер из последних сил старался что-нибудь придумать.

— У меня есть маленькая квартирка в Лондоне. Уезжая сюда, я ее запер, но оставил немного денег уборщице, чтобы она приходила раз в месяц вытирать пыль. Мне кажется, квартирка вполне пригодна для жилья. Отвези детей туда.

Дженни покачала головой.

— Беглая жена с двумя несчастными перепуганными детьми в лондонской квартире своего холостого приятеля? А на что мы будем жить?

— Ну, несколько фунтов я могу наскрести…

— Нет, Роджер, из этого ничего не получится.

С минуту он молчал.

— Значит, все рухнуло? — сказал он. — Когда счастье нам улыбнулось, когда начала осуществляться мечта…

— О, твоя мечта еще осуществится, — сказала она упавшим голосом. — Ты встретишь другую. Ты хочешь счастья, значит, ты его найдешь. Только в следующий раз выбирай бездетную.

— Но ведь я могу очень привязаться к твоим детям, Дженни. Я уже привязался к ним.

Она прилегла на кушетку фрейлейн и закрыла лицо руками.

— Роджер, уходи. Возьми машину, поезжай в Карвенай, выпей, тебе станет легче.

— Если я уеду, — сказал он, — обещай, что я найду тебя здесь, когда вернусь.

— Ты же берешь машину, — бесцветным голосом произнесла она.

Роджер вышел и окунулся в холодный вечерний полумрак. Уже сильно таяло, и по обочинам дороги среди жидкого месива текли ручейки грязной воды. Угрюмый, тусклый голос Дженни звучал в его ушах: «Тебе станет легче».

— Никогда, ни от чего не станет мне теперь легче, — громко произнес он в темноту, в холод, в талый снег на горах. — Никогда. — Потом залез в голубую малолитражку и включил мотор.