Зима в раю

«Какие архивы? – мрачно подумал Русанов. – Какие еще архивы Смольникова?! Георгий Владимирович дневник вел, что ли? Ах ты, как неудачно… Вот обвинение так обвинение. Это штука серьезная, в самом деле серьезная. Всех полицейских, городовых, всех сотрудников прежних карательных и сыскных органов давным-давно выловили и отправили, как говорят в Одессе, в штаб Духонина. А проще выражаясь – поставили к стенке. И если они пришьют мне осведомительство, будут добиваться признания в тесном сотрудничестве со Смольниковым, я пропал… Тем паче что последнее правда!»

– Насколько мне известно, – произнес Александр сдавленно, – охранкой или охранным отделением называли жандармское управление. А сыскная полиция, по сути, та же милиция, охрана правопорядка, уголовный розыск.

– Но прежде всего царская полиция, – уже без всякого добродушия, выделив голосом слово «царская», проговорил Поляков. – Поэтому не прячьтесь за терминологией, она вам не поможет. Тем паче что глупо отрицать: за группой эсеров товарища Павла и помогавшего ему товарища Виктора охотилась в те годы именно сыскная полиция.

– Ну и что? – с непонятным упорством проговорил Русанов. – Все началось с расследования попытки ограбления Волжского промышленного банка, в котором участвовал Мурзик, в смысле, товарищ Виктор. Конечно, то был политический экс, но уголовная полиция этого не знала. Искали грабителей, а случайно вышли на эсеровскую конспиративную явку на Канатной улице.

– Вы были в то время хорошо знакомы с Мурзиком, или товарищем Виктором?

– Мы были лютыми врагами, – пожал плечами Русанов. – Кстати, если эсеры в то время и были временными союзниками большевиков, то теперь они давно зачислены в разряд врагов. И если мы враждовали с Мурзиком не на жизнь, а на смерть (он несколько раз пытался меня убить, чему вы вполне можете найти доказательство в так называемых архивах сыскного отделения), то это заслуживает всяческого поощрения с точки зрения текущего момента.

– Не увиливайте, – холодно взглянул на него Поляков. – Так или иначе, вы тесно сотрудничали с защитниками прежнего режима. И сами, конечно, понимаете всю серьезность такого обвинения. Это, знаете ли, не латышские националисты и не та чушь насчет первомайской демонстрации, которую вам пытался инкриминировать мой предшественник, а вещь серьезная и, главное, легко доказуемая.

Русанов настороженно глядел на него, изо всех сил стараясь сохранить спокойное выражение лица.

– Дело не только в архивах Смольникова, – сказал Поляков. – Дело в том, что здесь, в Энске, проживает один из его прежних и самых близких сотрудников. Разумеется, под чужим именем. Он совершенно убежден, что надежно обрубил все концы и обезопасил себя со всех сторон. На самом деле за ним идет постоянная слежка с целью выяснения всех его связей. Его арест – вопрос нескольких дней. И в тот день, когда в этом кабинете на очной ставке с вами появится бывший агент сыскного Охтин…

– Охтин?!

Русанов даже задохнулся от неожиданности.

Охтин! Неужели он жив? Неужели остался в Энске? Какая неосторожность, какая глупость, ведь здесь его каждая собака знала в лицо!

Шурка в свое время был совершенно убежден, что Григорий Алексеевич ухитрился скрыться из госпиталя и бежать в Самару или в Казань. Он мог погибнуть, мог уйти в эмиграцию или затаиться где-то в России с чужими документами. Но ради чего ему понадобилось вернуться в Энск? Это же самоубийственно для него. И убийственно – убийственно опасно! – для его бывшего приятеля, Шурки Русанова…

Или Поляков врет? Берет на пушку?

Может быть. А может быть, и правду говорит: уж больно торжествующим огнем горят его темные глаза!

– Да, Охтин. Вижу, вспомнили бывшего друга? – ехидно улыбнулся Поляков.

– Никакими друзьями мы никогда не были… – начал было Русанов, но Поляков резко перебил:

– Глупо отрицать. Глупо упорствовать. Единственное, что вы можете сделать, – признаться во всем. Ведь когда я устрою вам очную ставку с Охтиным, поздно будет писать признательные показания, гражданин Русанов. Вы упустите свой шанс!

– Ну, предположим, я не стану отрицать того, что провел несколько дней в сыскном отделении, потому что и в самом деле собирался написать несколько репортажей для уголовной хроники «Энского листка», – с досадой сказал Шурка. – И что? Какое это имеет отношение к связи Верина с главарями эсеровской эмиграции?

– Ровно никакого, – согласился Поляков. – Но только на первый взгляд. На самом деле речь идет всего лишь о разных точках зрения. На текущий момент, как вы изволили выразиться, можно посмотреть по-разному. Что нам важнее сейчас? Уличить человека в каких-то прошлых ошибках, о которых он и сам давно забыл и которые, скажем прямо, никакой опасности для нас сейчас не представляют? Или вскрыть готовящийся эсеровский, финансируемый из-за границы заговор, во главе которого, оказывается, стоит известное в городе, очень значительное лицо? Мне лично вторая точка зрения представляется приоритетной, я бы хотел, чтобы и вы прониклись ее важностью.

– А в чем все же это должно выразиться? – напряженно спросил Русанов.