Зима вороньих масок

– Значит, это единственное, что вас по-настоящему беспокоит? Вы попросту боитесь причинить кому-то боль? – вздохнул Винтеркафф; слова его были пропитаны горечью. – Но позвольте вас спросить, месье Дюпо, разве вам известно, как поведёт себя этот… этот бедолага, когда мы покинем, пусть и ненадолго, его дом? Откуда вам знать, что мор, с каждым часом набирающий сил, не сразит его окончательно и бесповоротно? Или не перекинется на мать, перечеркнув тем самым все наши труды? Подумайте, готовы ли вы столкнуться с последствиями вашего… совершенно неуместного милосердия, или доверите это дело мортусовскому багру? Не возникнет у вас, в таком случае, желание вернуться к прошлому, к тому моменту, когда ещё можно было принять верное решение, пойти другим путём? Желания, за воплощение которого вы готовы будете отдать свою душу, хоть Богу, хоть бесам, скребущимся внутри неё? – Гарольд нервно потряс рукой у груди, сопровождая свои слова.

– Достаточно, – процедил Паскаль.

– Скажите откровенно, – продолжил англичанин с прежним упорством. – Если, допустим, с вашими родными случилось бы худшее, разве не позволили бы вы изрезать себя на лоскуты, разве не отдали бы любую конечность – в сравнении, сущая ведь безделица! – только чтобы вернуть их?..

– Довольно, я сказал! – Паскаль повысил голос до крика. Намеренно или без злого умысла, англичанин разворошил в его сердце свежую рану, что день ото дня не позволяла аптекарю забыть о прошлом. – Вы не знаете, каково это! И меня, – сглотнул он слюну, – не знаете!

Винтеркафф подался назад и, обойдя комнату по кругу, вернулся к столу.

– Не знаю. Вы правы. С этим глупо спорить, – произнёс доктор, охладив пыл. – Но да будет вам известно, месье Дюпо, что все принятые мною решения касательно медицины – обдуманы и взвешены. За ними опыт не только мой, но и того, кто долгие годы меня наставлял. А этим наставлениям я склонен следовать беспрекословно. Поэтому я должен вас спросить, месье Дюпо, вы сомневаетесь во мне или в себе? Говорите честно, не кривите душой. Время идёт, – напомнил Винтеркафф.

– Пожалуй… – промолвил Паскаль, ища внутри себя ответ. – Да, пожалуй, ваши знания весомее моих сомнений…

– В таком случае, вы либо ассистируете мне безо всяких споров, либо же сейчас, сию минуту, отправляетесь туда, где мы встретились впервые, и где я столь великодушно, за одну только вашу посильную помощь в моей миссии, предложил вам обучение искусству медицины, а заодно избавил вас от того, что вы, судя по вашему тогдашнему состоянию, давно и безрезультатно пытались смыть вином.

“Кто же он такой? – обескураженный разговором, думал Паскаль. – Тот ли самый учёный человек, вдохновлённый идеей спасения рода людского, встретивший меня у термополия, или жуткая маска исказила не только его образ, но и душу? Стало быть, она меняет и меня. Но к Господу или к дьяволу делает ближе?”

Знания всегда горьки, – где-то слышал аптекарь. И, зачастую, греховны. Но горше вкуса тех дней, когда он, находясь в пьяном полузабытье, безвольно тонул в колодце воспоминаний, нет ничего и не будет. Паскаль прошептал слова молитвы, наиболее уместные в его положении: “…Но избавь нас от лукавого”. Если сатана и вводит меня во грех, я, по крайней мере, знаю теперь, в каком из тысячи обличий.

– Угли стынут. Давайте начинать.

Гарольд кивнул, принимая ответ.

– Рад слышать, месье Дюпо. Уложите… пациента на стол, разденьте его и придержите ноги.

Выполнить распоряжение оказалось так просто. Дурак, предчувствуя, что уготовили ему чудовища в масках, встретил Паскаля решительным отпором, и даже маковый сок на него не подействовал. Когда Винтеркафф решил посодействовать коллеге, Жак-конюх отбросил его к середине комнаты, как ребёнок игрушку. Доктор выругался.

– Проклятье! – Гарольд вскочил с пола и принялся осматривать свой костюм на предмет повреждений. По удаче не обнаружив таковых, он постучал ладонью по двери. – Эй там! Помогите нам!

В дом вошёл брат Маркос, безмолвный мортус. Жак зарычал на него цепным псом и стал размахивать руками, похожими на кузнечные молоты. Блаженный обладал силой Голиафа, но был неуклюж; он вряд ли понимал, на что способен. Испанец одолел его без труда. Оказавшись прижатым к столу, Жак-конюх внезапно прекратил всякое сопротивление, признал себя побеждённым и только жалобно всхлипывал. Винтеркафф срезал с него старые одежды, грязные от пота, сукровицы и золы, очистил кожу от струпьев, образовавшихся в местах неосторожных ссадин.