Зимняя бухта

Когда у меня был трехколесный, больше всего на свете я любил тело моей матери, когда оно раскидывалось воскресными утрами в двуспальной кровати. Я просыпался, и бледный свет падал сквозь жалюзи на нас и нашу любовь. Я подползал к ней поближе и вдыхал ее аромат. Во сне она обнимала меня, поворачивалась ко мне, и я клал руку ей на грудь.

Сестры и братья! Я не испытывал любви сильнее этой!

Сон слетел с меня, и я сунул руку под подушку. Рукоять револьвера. Уже рассвело. Я же закрыл глаза всего на минутку! Я уселся со странным чувством в теле: как будто еще сплю. Осторожно открыв дверь, я вышел в гостиную и прокрался к маминой спальне.

Там, голый, под простыней, лежал Навозник. Он спал на спине, головой к ночному столику. Радиочасы показывали 07:12; я крадучись вошел в спальню. Штаны Навозника валялись на полу. Я подобрал их и стал искать ключ от входной двери. На связке четыре ключа; я положил револьвер в изножье кровати, снял нужный ключ, сунул в карман.

Потом я обошел кровать, встал у ночного столика. Рядом с часами — пачка желтых «Бленд», коробок спичек и почти полный стакан пива. Я сел на край кровати.

Навозник спал, открыв рот.

— Навозник! — прошептал я и приставил дуло к стакану. — Навозник, просыпайся, надо поговорить.

Но Навозник не просыпался, а только повернулся на бок, положил руку мне на ногу и что-то забормотал во сне.

— Навозник, — прошептал я чуть громче, — Навозник, просыпайся!

Он вдруг открыл глаза, и в ту же секунду, как его взгляд встретился с моим, я спустил курок. Выстрел не особенно громкий, но грохнуло все же порядочно. Стакан разлетелся вдребезги, пиво и осколки полетели Навознику в лицо. Рот у него широко открылся, и я сунул дуло прямо туда, в открытый рот. Навозник лежал неподвижно, и глаза у него сделались как мячики для гольфа, вот-вот вылезут из головы.

— А теперь слушай меня, Навозник. В револьвере пять пуль. Если не сделаешь, как я говорю, — они все окажутся в тебе. Когда ты встанешь с кровати, я буду целиться тебе в хрен. У меня в запасе пять пуль, и уж один-то раз я точно попаду, так что не дури. Ты меня слышал, Навозник?

Глаза у него еще больше расширились и стали похожи на куриные яйца. Навозник лежал неподвижно, раскрыв рот, как на приеме у зубного врача. Дуло револьвера тяжело покоилось на нижних зубах.

— Вставай и одевайся. Выйдешь и никогда больше сюда не вернешься. Ты близко не подойдешь ни к Альбю, ни к Нурсборгу, ты не будешь ездить по тринадцатой линии. Потому что я всегда буду носить с собой револьвер и как только тебя увижу — тут же выстрелю. И целиться буду тебе в хрен.

Глаза у него еще немного расширились, вот-вот выпадут из глазниц.

Я медленно вытащил дуло у него изо рта и направил его Навознику в низ живота.

— У тебя три минуты, чтобы исчезнуть. Потом стреляю.

Боек зловеще щелкнул. Я встал и задом отступил к стене.

— Живей, Навозник, иначе стреляю!

Навозник натянул штаны, не заботясь о трусах. В дверях появилась Лена. Кожа у нее была цвета консервированных шампиньонов, растрепанные волосы свисали толстыми прядями, бледные губы были сухи и безжизненны, как пески Сахары.

— Ты что делаешь?

— Иди к себе, — сказал я. — Навозник переезжает.

Навозник набросил бежевую рубашку в желтую крапинку.

— Смотри, пожалеешь!

— Еще хоть слово, — проговорил я, — еще хоть слово скажешь — прострелю тебе колено, и будешь хромать до конца своей сраной жизни.

Лена беззвучно ахнула, хотела что-то сказать, но проглотила несказанное. У нее как будто что-то застряло в горле.

— Не бойся, не надо, — сказал я.

Крупные слезы скатились у нее по щекам и с оглушительным грохотом упали на пол.

Я увидел, как дрожит дуло револьвера. Гуляет туда-сюда, как сломанный «дворник». Я с такой силой вцепился в рукоять, что пальцы чуть не свело.

Лена ушла к себе; когда она поворачивалась спиной, я увидел, как она утирает слезы.

Навозник напялил джинсовую куртку, обулся и заковылял к двери.

— Не хлопай! — крикнул я ему в спину.

Но этот говнюк, конечно, хлопнул.

Я пошел к Лене. Она скорчилась у себя в кровати, натянула одеяло на голову. Лена вся тряслась, и лицо у нее было как нечистый снег.

— Кошмару конец. Я теперь буду жить дома. А он не вернется.

— Что, по-твоему, скажет мама? — Лена не сводила с меня глаз.

— Она на работе?

Лена кивнула.

Пришел Огрызочек, потерся о мою ногу.

— Откуда он у тебя? — Лена посмотрела на револьвер.

— Откуда надо.

— Дурак.

— Я должен все рассказать маме. Он сюда больше не вернется. Мама удивится. К тому же в стене осталась пуля. Делать вид, что ничего не произошло, не получится.

Лена так куснула себя за нижнюю губу, что чуть не прокусила насквозь.

— Я слышал, как он был тут, с тобой. — Я погладил ее по щеке.