Зимняя и летняя форма надежды

Обычно это случалось в канун Нового года и дедушкиного дня рождения, которые по счастливой случайности совпадали. Дед Борис был самым старым и самым настоящим другом дедушки. Для нас это было очевидно, поскольку, во-первых, дедушка играл с дедом Борисом в шахматы, во-вторых, ходил с ним в лес за ягодами и грибами, в-третьих, они вместе строили сначала баню для деда Бориса, потом дачу для нас (и им никто не помогал), в-четвертых, они практически друг с другом не разговаривали, а мы знали, что настоящие друзья понимают друг друга с полуслова.

К деду Борису мы ездили вчетвером — я, Мелкий, дедушка и Найда. Бабушка всегда оставалась дома и, кажется, относилась к деду Борису и нашим ежегодным предновогодним визитам довольно сдержанно. Впрочем, никогда не возражала. С собой мы брали неизменный набор продуктов — холодец и соленые огурцы для дедушки и деда Бориса, булочки с корицей для нас и кости, оставшиеся от холодца, для Найды и Розы, собаки деда Бориса.

Однажды мы с Мелким услышали обрывок фразы, сказанной кому-то тетушкой: «Наши дети — одно из немногих светлых пятен в его жизни». Мелкий поинтересовался у меня, что такое светлое пятно и почему мы им являемся. Я изумилась его недогадливости.

— Мелкий, — сказала я, — ты что, не помнишь, как выглядит дом деда Бориса? Там же все серое, зеленое и коричневое, а мы — белые.

— А, — сообразил Мелкий, — тогда понятно.

А другое белое пятно — кролики. Правда, кролики жили не в доме, а в специальном помещении, но когда мы приезжали, дед Борис разрешал нам взять одного из них и немного с ним поиграть. Так что, по крайней мере в этот момент, в его доме было целых три светлых пятна. Дом деда Бориса состоял из одной, но очень большой комнаты, которую на две условные части, кухню и место, где можно было спать, разделяла огромная печь. В комнате было полно интересных вещей, которые громоздились кучами везде и висели на стенах. Инструменты, старые клетки, веники и какие-то травы, одеяла и множество дивных предметов неведомого назначения заполняли пространство.

Когда мы приезжали, то первым делом играли с Розой, которая — в отличие от дедушкиной Найды — была чрезвычайно дружелюбна. Она относилась к той разновидности собак, которую в деревне называли «лайкоид». Такие собаки, наряду с дружелюбием, обладали следующими признаками — торчащими ушами, хвостом-рогаликом, умением спать во дворе в любую погоду и чрезвычайной пронырливостью в добыче того, что можно было съесть. Все остальные признаки, такие как окрас, размер и степень лохматости, были вариативны. Потом мы шли играть с кроликами, а дедушка с дедом Борисом — топить баню. Когда баня была натоплена, а кролики и Роза заиграны до полуобморочного состояния, взрослые и Мелкий шли в баню, а я — собирать на стол.

Это было здорово — дома мне никогда такого не поручали. Во-первых, я обладала потрясающей мою бабушку способностью к битью посуды, во-вторых, в нашей кухне невозможно было ничего найти — все было хитро упрятано в шкафы и на полочки. У деда Бориса было иначе. Вся посуда помещалась на одной полке и была в основном железной, а вся утварь была удобнейшим образом развешана по стенам. Я смахивала со стола опилки и крошки, расставляла чашки и тарелки, стараясь не смотреть на холодец, вытаскивала из дедушкиного рюкзака наши припасы и ставила чайник. Потом я доставала бутылку с самогоном (дед Борис еще год назад, когда мне исполнилось шесть, показал, где она стоит) и брусничное варенье, из которого дедушка делал нам с Мелким морс. Я делала все медленно и тщательно, я чувствовала себя хозяйкой. Когда все возвращались из бани, мы садились за стол и неторопливо ужинали. Начинало смеркаться, дед Борис подкидывал в печку дров, и мы постепенно перемещались поближе к ней. Мелкий обычно перемещался с булочкой, а дед Борис и дедушка — со стаканами. Сонька — кошка, которая зимой квартировала у деда Бориса, урча, вспрыгивала мне на колени. Это значило — наступало время рассказа.

Когда мы в первый раз приехали к деду Борису, мне было почти пять лет. Самым поразительным после кроликов, печки, на которой можно спать, и свистульки, которую дед Борис сделал прямо при нас, было то, что в его доме не было ни одной книги. Я долго искала, но так ничего и не нашла. В этот момент меня переполнила острая жалость — дед Борис был такой хороший, как вышло, что никто не подарил ему ни одной книги? А вдруг он ничего не знает про Бибигона, Царя Салтана, Кая и Герду, Винни-Пуха и Геракла? Это же несправедливо! Осторожно, чтобы еще больше его не расстроить, я спросила, знает ли он что-нибудь о них. Дед Борис вместо ответа покачал головой. Он вообще не любил разговаривать. У меня не было с собой ни одной книжки, и тогда я сказала:

— Хочешь я тебе все-все расскажу?

— Конечно, — ответил он.