Зимняя история (ЛП)

Это были последние дни перед моим бунтом. В тот момент я еще верил в справедливость Небес, в правильность данных мне приказов. Я повиновался и следовал приказам. Я еще верил, что Бог с нами. Но уже на следующий день, сидя в парке, я сознался Дину в своих сомнениях. В том, что не уверен, что правильно, а что неправильно. По-моему, он так и не понял, насколько рискованным было это признание. Для ангела это было богохульство — это было непростительное признание. Я не рассказал об этом больше ни единой душе во всем мироздании — ни своим соратникам, ни своим начальникам, ни своим друзьям — никому. А тут вдруг я сознался в этом человеку.

Я был ангелом. У меня была благодать, были крылья. Я еще мог летать. Но я сомневался.

В те дни Дин, кажется, еще испытывал ко мне некое благоговение. Это продолжалось недолго.

***

Все еще не могу уснуть. Уже почти рассвело.

О чем спросить, если Дин позвонит:

1. В порядке ли он/Сэм

2.

3.

Дин не позвонит.

Я уже давно это знаю.

К чему я составляю эти списки?

***

Наконец-то удалось заснуть, и мне приснился сон. Приснилось, что я шел в снегах в поисках убежища. Вокруг выла метель. Кто-то меня преследовал, и в конце концов я увидел кругом тощих волков с красными глазами — они подкрадывались все ближе. Я долго бежал сквозь заснеженный лес, едва опережая их, и наконец увидел впереди окно, в котором горел свет. Это оказался бункер. Заглянув в окно, я увидел Сэма и Дина. Они были одеты в мягкие рубашки и выглядели хорошо. Похоже было, что им тепло и уютно. Их окружало изобилие еды. Огромное количество еды — сыры без плесени, много пиццы с разными начинками — и еще стопки белых полотенец и одеял и горы, горы подушек — все это было просто навалено на полу. Сэм что-то читал на своем компьютере, а Дин пил один из напитков, которые он любит, — и они над чем-то смеялись.

Во сне я знал, что должен попасть в бункер, потому что там безопасно. Я занес руку, чтобы разбить окно. Но вдруг я понял, что если разобью стекло, то впущу внутрь холод и снег. И волков.

Дин посмотрел в окно. Казалось, он смотрит прямо на меня. Но он только отвернулся. Сначала я подумал, что он отвернулся намеренно. Но потом я понял, что он увидел лишь свое отражение — он на самом деле так и не увидел меня.

Во сне я развернулся и пошел прочь, к лесу. Там, у края леса, ждали волки. Десятки волков.

Потом я проснулся.

До сих пор удивительно, насколько сильно человеческие эмоции физически действуют на мою оболочку. Меня до сих застает врасплох это ощущение, когда колотится сердце или дрожат мышцы; или глаза щиплет и легкие сжимает так, что затуманивается зрение и становится трудно дышать. Мне все еще тяжело бывает взять себя в руки, когда такое происходит — я так и не привык. У меня уходит уйма времени на то, чтобы прийти в себя, когда тело реагирует так непредсказуемо.

На этот раз я даже не могу понять, какая из эмоций вызывала такую физическую реакцию. Снова заснуть не получилось. Сейчас пять утра, и я открыл магазин пораньше.

Все в порядке. У меня есть теплое место для ночлега, работа и спальный мешок на три сезона; есть сыр и чашка горячего кофе, и через месяц я, может быть, смогу снять комнату.

Все в порядке. Я в порядке.

***

Дин продвигался небыстро — ему то и дело приходилось делать перерывы и временно закрывать, а потом вновь открывать тетрадь — и когда он наконец взглянул на время на телефоне, то обнаружил, что уже шесть утра. Скоро должен был вернуться Сэм.

Дин закрыл тетрадь и отложил ее, в очередной раз, на ноги Каса. Затем он положил ладонь Касу на голову, надеясь немного его разбудить, и другой рукой сжал его руку. Дин наклонился к Касу и заговорил ему прямо в ухо, надеясь, что вопреки всему, тот его как-то услышит.

— Кас, слушай меня, — начал Дин. Он заметил, что его собственный голос вышел грубым рыком, и подумал: «Я звучу рассерженно».

«Это потому что я рассержен, — признался себе Дин. — Только не на Каса. Совсем не на Каса».

Он заставил себя сделать пару вдохов и снова заговорил с Касом, смягчив голос:

— Слушай сюда. Тебе станет лучше, слышишь меня? Ты проснешься и начнешь дышать сам, сегодня, и ты справишься. Справишься с этой пневмонией. Тебе дают антибиотики, так что ты поправишься, слышишь? Но ты должен бороться, Кас, я знаю, что ты умеешь. Ты же настоящий воин — всегда им был. Я знаю, что ты уже месяцы стараешься изо всех сил, но постарайся еще чуть-чуть — ты меня слушаешь? Еще только пару дней, ладно? Пока не победишь эту болезнь.

Дин снова вздохнул. Он сжал руку Каса, погладил его по волосам и продолжил:

— Ты должен бороться Кас. Нельзя сдаваться. Понимаешь? Ты должен начать дышать сам. Должен. Потому что… потому что, послушай, Кас, мне нужно, чтобы ты очнулся, и… Кас, господи, ты так точно все понял… Может быть, я по-настоящему тебя так и не увидел… Может быть, никогда так и не увидел. Кас… Я потерял Кевина, я фактически потерял Сэма, если я потеряю и тебя… если я потеряю еще и тебя… вот так… после того, как бросил тебя в этом холодном аду… если я потеряю тебя вот так, я не смогу… никогда не смогу…