Зимняя коллекция смерти

— Bon Giorno, Danielle, — поздороволся Кен с улыбчивым пареньком-водителем, придерживавшем дверцу. — Dsquared show, per favore.

Алехин поначалу не собирался на показ Dsquared², но в последнюю минуту передумал. Канадские братья-геи Дин и Ден Кейтены уже больше десяти лет паразитировали на одной и той же эротической фантазии: заводные жеребцы в ковбойских шляпах устраивают родео на сеновале. Будет потно, жестко и с запахом луговых трав. Международная пресса давно с прохладцей относилась к этим полевым работам, но по инерции таскалась на показ. У Алехина была своя теория по поводу феноменальной непотопляемости бренда.

Представьте, что у вас изящный маникюр, до блеска отполированные ногти, ваши аккуратные кутикулы смягчает сыворотка из морских водорослей, кожу ладоней увлажняет крем с запахом кокоса, на лицо вы наложили освежающую маску с экстрактом жожоба, а под глаза — средство от отеков с добавлением кристалликов витамина С. Конечно, после всего этого хочется оказаться на сеновале под потным ковбоем в казаках и с запахом «Будвайзера» из сиплой глотки. Почему-то именно такая сцена рисовалась перед глазами Алехина всякий раз, когда он видел Звереву, точнее, Сергея Зверева, известного московского парикмахера и преданного клиента Dsquared². В гламурной тусовке его было принято именовать исключительно в женском роде за пристрастие к пластике, тональным кремам и кэблам.

За последние годы на международную сцену вышла целая плеяда людей, изнеженных и — э-э-э — метросексуальных, обитающих в стерильных городских условиях и переживающих появление прыщика на носу как гуманитарную катастрофу масштаба засухи в Судане. Чем дальше люди уходили от первобытности, тем больше она превращалась в эротический фантом, в фетиш. На сеновале, конечно, колется, но зато это животная страсть, которую на современных всегда прохладных простынях из смеси шелка и хлопка уже не встретишь.

— Мода похожа на вечно ностальгирующую бабку, у которой все в прошлом, — сообщил Алехин Филиппу. — И зубы, и волосы, и секс, и наркотики, и мартини с оливкой. Вчера — это круто, сегодня — полный отстой, завтра — это то, что сегодня полный отстой, но теперь круто, потому что было вчера.

— Круто — это отстой, отстой — это круто, — Филипп процитировал актуальную в их среде «Гламораму» Брета Истона Эллиса.

— Нет, следи за мной. Сегодня — отстой, завтра — постотстой, и это круто. Для кого-то сеновал — золотой век. Тебя вот, положим, ковбои не заводят. О'кей, а как насчет гитлерюгенда — короткие шорты, мощные ляжки и пионерский галстук? То-то же. А есть ведь, Филипп, еще и такие, кто кончает, когда видит, как Катрин Денев — нет, не нынешняя старая опухшая тетка, а та, правильная Катрин Денев в мужской рубашке на голое тело, — прикуривает сигарету, втягивает щеки и смотрит вдаль. Ее почти прозрачные глаза становятся влажными, и в штанах у тебя тоже становится влажно. Сорри, не у тебя, Филипп, а у тех немногих чудаков, которые еще спят с женщинами. Одним словом, мода никогда не движется вперед, она всегда стремится назад, в ушедшее вчера, в ушедшее навсегда. Это постоянное влечение к культурной мертвечине. Мы все здесь некрофилы.

— Успокойся, ты не интервью даешь, — сказал Филипп. — Старые пердуны вспоминают свои лучшие годы. Вот и вся мода.

— Не совсем. Дизайнеры вспоминают своих отцов или дедов, которые казались им в детстве крутыми, рекламу сигарет Marlboro, порножурнал, обнаруженный в спальне взрослых, старые фильмы, на которые ходили по десять раз, чтобы опять и опять увидеть Одри Хепберн или Джеймса Дина, Алена Делона или Роми Шнайдер. Дизайнер — некрофил-вуайерист. Он пожирает мертвое глазами и кончает очередной коллекцией.

— Тогда все остальные — некрофилы-эксгибиционисты.

— Точно. Круто быть не нынешней Эльзой Пупкиной — она отстой, а Эльзой Пупкиной как Одри Хепберн. А завтра круто быть вчерашней Эльзой Пупкиной, которая как позавчерашняя Одри Хепберн. И так до бесконечности.

— В этом сезоне достаньте из бабушкиного сундука деревянные бусы и смело носите их поверх блузки из шифона, — противно просюсюкал Филипп, пародируя Наталью Козлову — уютную тетю, комментирующую на Первом канале новости моды.

Затем он переключился в другой регистр и запел: «А Гуччи как люди, но Гуччи не так одиноки… дай на небе Гуччи, Гуччи, Гуччи. — Филипп самозабвенно прикрыл глаза, ритмично откидывая красивую голову назад и отбивая такт руками. — Друг твой не пришел, — голос его достиг глубин трагизма. — И не сделал ски-и-идку… Гуччи… Гуччи… Гуччи… Но все-таки Гуччи не так жесто-о-о-ки. Дай на небе Гуччи, Гуччи, Гуччи», — тело Филиппа дергалось, словно в оргазме.