Зимняя луна (Ад в наследство)

Затем мальчик задумался: а почему Фальстаф не хочет его выпускать наружу? Собаки умеют чувствовать опасность. Может быть, снаружи бродит медведь, про которых папа говорил, что они живут в лесу. Медведь может распотрошить тебя и откусить голову так быстро, что и крикнуть не успеешь. Хрустнет черепом, как карамелью, вцепится зубами в кости, и все, что найдут от тебя утром, - кровавая полоска пижамы и, может быть, палец ноги, который медведь проглядел.

Сам себя напугал.

Проверил щель между дверью и косяком, чтобы убедиться, что запор задвинут, как надо. Он мог видеть тусклый медный блеск языка замка. Хорошо. Безопасно.

Конечно, Фальстаф боялся и за верхнюю дверь потому же: ему было любопытно, но страшно. Он не хотел открывать ее. И спускаться не хотел. Но никто их на лестнице не поджидал. Уж медведь-то точно.

Может быть, это была бродячая собака?

- Мой папа герой, - прошептал Тоби.

Фальстаф вздернул голову.

- Герой-полицейский. Он ничего не боится, и я ничего не боюсь тоже.

Пес уставился на него, как будто говоря: да? Ну так и что же?

Тоби снова посмотрел на дверь перед собой. Он может открыть ее чуть-чуть. Сразу заглянуть. А если медведь на крыльце, быстро захлопнуть дверь перед его косом.

- Если захочу выйти и погладить медведя, то я так и сделаю.

Фальстаф ждал.

- Но сейчас поздно. Я устал. Если там есть медведь, ему придется подождать до завтра.

Они взобрались обратно в комнату. Грязь была разбросана на ступеньках. Он ощущал ее под своими босыми ногами, когда спускался, теперь чувствовал ее, поднимаясь. На верхней площадке встал на одну правую и отряхнул подошву левой ноги, потом встал на левую и очистил правую. Переступил через порог. Закрыл дверь. Запер ее. Выключил свет на лестнице.

Фальстаф был у окна, глядел на задний двор, и Тоби подошел к нему.

Снег валил так яростно, что, вероятно, накопился бы футов до девяти к утру, а может быть, и до шестнадцати. Крыша крыльца была белой. Земля была белой повсюду, где он только мог видеть, но далеко ему углядеть не удавалось, потому что снег действительно валил. Он не мог видеть леса. Домик управляющего распух под нависшими белыми облаками снега. Невероятно!

Пес съехал лапами на пол и потрусил в сторону, но Тоби глядел на снег еще долго. Когда глаза начали слипаться, повернулся и увидел, что Фальстаф сидит на кровати и ждет его.

Тоби скользнул под одеяло, оставив ретривера на нем. Позволить собаке забраться под одеяло было нарушением посерьезней. Надежный инстинкт восьмилетнего мальчика говорил ему это. Если мама или папа обнаружат такое - мальчик головой на одной подушке, а пес на другой, и одеяло у них обоих до щек - будут большие неприятности.

Он протянул руку за шнурком, чтобы задернуть занавеску так, чтобы он и Фальстаф смогли спать, как в купе поезда, который несется через Аляску зимой: в страну золотой лихорадки, чтобы сделать заявку на участок. После они сменят имя Фальстаф на Белый Клык. Но как только занавески начали задвигаться, пес вскочил на лапы на матрасе, готовый спрыгнуть на пол.

- Хорошо, ладно. Боже ты мой, - сказал Тоби и оставил занавески широко открытыми.

Ретривер улегся у него под боком снова, мордой к двери, ведущей на заднюю лестницу.

- Глупая собака, - пробурчал Тоби, засыпая. - У медведей не бывает ключей...

* * *

В темноте, когда Хитер прижалась к нему, слабо пахнущая мылом после горячей ванны, Джек понял, что ему придется огорчить ее. Он хочет ее, нуждается в ней Бог знает как, но он оставался ошарашенным своим переживанием на кладбище. Как только память становилась чуть менее живой, ему все сложнее было припомнить ясную природу и силу эмоций, которые были частью встречи, он проворачивал ее все отчаянней в голове. Рассматривая снова и снова под разными углами, пытаясь выжать внезапное просветление из этого, раньше чем оно станет, как и все воспоминания, сухой и увядшей шелухой реального опыта. Беседа с тем, что говорило через Тоби, была о смерти - загадочная, даже непостижимая, но определенно о смерти. Ничто так не остужало желания, как размышления о смерти, могилах и гниющих телах старых друзей.

В конце концов, именно об этом он думал, когда она гладила его, целовала и бормотала всякие нежности.

К своему удивлению, он был не только готов, но и безудержен. Не просто способен, но полон  страстью  большей, чем у него бывало до перестрелки в марте. Хитер была такая податливая, но и требовательная. Одновременно робкая и агрессивная, целомудренная и всезнающая, вдохновенная, как невеста в брачную ночь. Нежная и шелковая, а главное - живая, так восхитительно живая!

Позже он понял, что заниматься любовью с ней - это значит избавляться от пугающего, но и темно-манящего, соблазняющего существа на кладбище. День размышлений о смерти оказался извращенным сладострастием.

Посмотрел на окна. Ставни были открыты. Призраки снега кружились за стеклами, танцевали белыми привидениями, вертелись под музыку флейты ветра. Вальсирующие духи, бледные и холодные. И кружащиеся, кружащиеся...

* * *