Зимняя песнь

Шелковая ткань тихонько зашелестела. В землянке потянуло сквозняком. Зябко ежась, я встала, покрутила головой в поисках источника воздуха, и вдруг споткнулась о порог.

Проморгавшись, я обнаружила, что моя комната наглухо запечатана и заперта на замок. Моя дверь стояла на месте, однако рядом с камином возник проем с арочной дверью, коей прежде не было. Тянуло как раз из щели над порогом.

Я оглянулась. Следы моего вчерашнего буйства никуда не делись. Да, это моя комната. Вот моя кровать, вот свадебное платье. Не желая снова надевать его, я пожелала другой наряд. На постели появился пеньюар, такой мятый, как будто его достали невесть откуда, а не создали при помощи магии. Одевшись, я шагнула в темноту.

Волшебные огоньки ожили, стоило мне переступить порог новой комнаты. Они медленно и неохотно подмигивали, словно пробуждались от спячки. Их мягкое свечение озарило еще несколько комнат, просторнее и богаче моей, хотя тоже небольших по размерам. На середине той, в которую я вошла, стоял клавир.

У меня захватило дух от восторга. Инструмент был великолепен. Роскошная, темная и теплая древесина сверкала в мерцании волшебных огоньков. Я благоговейно провела рукой по клавишам, отполированным до матового блеска. Их было на целую октаву больше, чем у клавиров в гостинице, а когда я нажала на клавишу, помещение наполнил чистый, сочный звук без того неприятного металлического дребезжания, которым страдали наши домашние инструменты.

Я наиграла простенький мотив, и душа моя воспарила: я была потеряна, а теперь снова обрела себя. На маленьком столике возле клавира я вдруг заметила стопку бумажных листков и чернила.

Нотная бумага, с уже нанесенным нотным станом. Осталось только указать ключ, рассадить ноты по линейкам и поставить свою подпись. Я напряглась. Очередной трюк, очередная насмешка Короля гоблинов.

Комната хранила безмолвные отголоски издевательского смеха. Я испытала соблазн облить клавиатуру чернилами и разорвать нотную бумагу на мелкие клочки, однако воспоминание о высоком элегантном незнакомце на рыночной площади остановило мою руку. Высокий элегантный мужчина подошел к бедной некрасивой девушке просто потому, что расслышал музыку в ее сердце и захотел дать этой музыке свободу.

Пальцы мои подрагивали от желания передать чувства на бумаге. Свадебное платье висело в спальне, так близко и одновременно так далеко. Мне хотелось перенести записи, сделанные углем, на бумажные страницы.

Но я этого не сделала. Развернувшись, я побрела назад в землянку. Волшебные огоньки один за другим гасли, как притушенные свечи. Какое теперь время суток, я не знала. На картине с изображением Рощи гоблинов, висевшей над камином, бесшумно шел снег. Час был то ли предрассветный, то ли закатный, когда уже сгущаются сумерки. Точнее сказать я не могла – снег, тихо падающий на черные ветви, рассеивал неяркий свет.

Я сощурилась. Готова поклясться, снег действительно падал! Снежинки на зимнем пейзаже плавно опускались с неба. Может, все это мерещится мне из-за недосыпа или слезных корочек, засохших в уголках глаз? Я пригляделась внимательнее.

Нет, зрение меня не подводило. Наверху, в Роще гоблинов, шел снег. Я словно смотрела в окошко своей комнаты, там, в гостинице. Меня вдруг охватила тоска по дому. По Йозефу и Кете, маме с папой, даже по Констанце. Я скучала и по той девушке, которой была раньше: послушной дочери, любящей старшей сестре, тайной сочинительнице музыки. Пускай жизнь моя была серой и унылой, зато я знала свое место. А какое место я занимаю здесь? Кто я в Подземном мире? Брошенная королева, нелюбимая, нежеланная супруга. Все еще девственница. Куда бы я ни пришла, все меня отвергают, даже гоблины.

Недавнее унижение жгло мне душу, поэтому, чтобы отвлечься, я сосредоточила внимание на волшебном пейзаже. Роща гоблинов влекла и манила, и, вопреки предостережениям камеристок, я протянула руку к картине.

Пальцы наткнулись на стекло; я вздрогнула, а когда наклонилась ближе, пар от моего дыхания затуманил рощу, скрыв ее за плотной белой пеленой.

Когда же туман рассеялся, декорации изменились. Я изумленно попятилась, спотыкаясь о фрагменты разбитых статуэток и обломки мебели. Порезав руку обо что-то острое, я даже не заметила боли. Вместо Рощи гоблинов на картине был юноша! Сидя за столом, он что-то увлеченно записывал.

– Зефферль!

Он меня не слышал. Разумеется, не слышал. С тех пор, как я видела младшего братика в последний раз, он стал выше. Вытянулся, постройнел, похудел. Теперь он был одет, как джентльмен: нежно-голубой парчовый сюртук, шелковые панталоны, на шее – пышный кружевной воротник. Выглядел он человеком преуспевающим, и – у меня болезненно кольнуло сердце, – встреть я его на улице, ни за что бы не узнала.

Дверь за его спиной распахнулась, в комнату вошел Франсуа. Лицо Йозефа просветлело, и я на миг перестала дышать. Когда-то именно так брат смотрел на меня, смотрел так, словно я держала в руках его душу. Теперь его душа перешла в другие руки, а обо мне он забыл.